Навстречу рассвету

Есть, например, под Хабаровском леса, где грибов больше, чем деревьев. Много больше. Так что заядлому грибнику лучше туда не ходить: запестрит в глазах, закружится голова и, того гляди, пропадет страсть к любимой «третьей охоте».

Водится в местных реках ракушка с романтическим названием — крыловидная маргаритана, живущая двести лет. В ней находят жемчуг.

Растет в лесах мавзолейная сосна, розово-сиреневая кора которой словно бы исписана таинственными письменами. И будто тот, кто прочтет эти письмена, узнает все о людских судьбах. Растет и бархатное дерево, которое народная медицина использует при лечении туберкулеза.

Найдены древние плодоносящие сады, заложенные в этих северных краях тунгусами много сотен лет назад. Есть в Приамурье и много новых садов, где вызревают яблоки, груши, сливы, даже абрикосы и виноград.

На набережной мне рассказывали об уникальных обитателях Приамурья — свирепых диких котах и их робких родственниках — тиграх, о красных волках, гималайских медведях, уссурийских кабанах. И будто видели над Амуром большую черную птицу с красивым изломом крыльев, гостя тропических морей — фрегата, про которого натуралисты говорят, что он очень похож на первоптицу — птеродактиля. И будто именно здесь была поймана редчайшая на земле гигантская бабочка — оливковая пенелопа.

И о людях тоже рассказывали. Конечно же, о крупнейшем певце дальневосточной природы Владимире Клавдиевиче Арсеньеве и о местном поэте Петре Степановиче Комарове. Со вздохом вспоминали, как Арсеньев описывал былое обилие птиц: «Вереницы их то подымались кверху, то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне неба, в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной». И другие его слова вспоминали, относящиеся уже к людям: «Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибался ли я?..» Читали стихи Комарова: «Край далекий — с лесами и сопками, с поздней жалобой птиц, — это ты разбудил голосами высокими сыновей золотые мечты»…

А однажды я встретил на набережной человека, рассказы которого готов был слушать час за часом.

Он и внешне был очень колоритен: белая рубашка, белая борода, черные очки на волевом лице этакого таежного волка.

— Писать будете? — сощурился он на меня. И вдруг спросил неожиданное: — А Лонгфелло вы любите?

— Лонгфелло? Как вам сказать?.. Люблю, конечно.

— А что знаете?

Пришлось напрячь память, вспомнить школьное:

— «Дай коры мне, о Береза!..»

— Ну ясно, — сказал он. И, к моей радости, больше допрашивать не стал. Принялся рассказывать, как он беседовал с приезжими американцами. — Я их, как вас, спрашиваю, а они — тык-мык — ничего не знают. Тогда я им наизусть: «Вы, которые, блуждая по околицам зеленым… забываетесь порою на запущенном погосте и читаете в раздумье на могильном камне надпись… прочитайте эти руны, эту песнь о Гайавате!»

Я всегда верил в великую способность поэзии объединять людей. И хоть не я ему, а он сам прочел мне изрядный кусок из удивительной поэмы, но после этого мы уже смогли поговорить как коллега с коллегой.

Детство его прошло в Крыму. Мать работала поварихой в крупнейших южнобережных санаториях. Там имелись богатые библиотеки. С них-то все и началось. Он зачитывался книгами знаменитых путешественников и натуралистов. В 1932 году по путевке комсомола поехал в Москву учиться и поступил во Всесоюзный институт пушного хозяйства.

— Ну, хорошо, — говорил он мне, — все хотят жить в благоустроенных квартирах, в обжитых районах. Но ведь кто-то должен был в этот ныне обжитый район прийти первым…

Его привлекала именно судьба первопроходца. И когда, еще до выпускных экзаменов, ему предложили участвовать в экспедиции по Дальнему Востоку, он согласился, даже не задумываясь о том, что сначала надо получить документы об окончании института.

В той экспедиции они шли по совершенно необжитым районам, давали названия ручьям и сопкам, выбирали места для будущих поселков. Чтобы имелись земли, пригодные для пашни, и река, и пастбища, и чтобы вообще было красиво.

— Много таких красивых мест, — говорил он. — Как-то вышли к урочищу Аланан и ахнули, увидев пологие увалы, поросшие веселым березняком. Вокруг лиственничники, угрюмые места, и вдруг — хорошие почвы, березняки. Да какие! Возьмите картину Левитана «Золотая осень» и списывайте, в точности будет… Или взять озеро Огорон в бассейне Зеи. Высокий берег, мачтовая лиственница, кустарники, ягодники, тучные земли. А какие дали!.. Потом я был кое-где: поселки стоят, дома хорошие, животноводческие фермы. Люди своими красивыми местами не нахвалятся. Спрашиваю: знают ли, кто для них нашел это место? Мало кто знает…