Навстречу рассвету

Мы посмотрели и другой мост — энергетический. Три огромные опоры — одна на скалистом берегу, другая на острове, третья в левобережной долине — держали над Амуром толстые канаты проводов. Между крайними опорами было четыре километра.

Затем мы проехали по улице Карла Маркса и остановились возле памятника героям гражданской войны на Комсомольской площади. Рядом на стене красивого старинного здания увидели мемориальную доску, сообщавшую, что здесь, в этом доме, была провозглашена в Хабаровске советская власть. Пройдя чуть по парковой аллее, мы вышли на уже известный мне утес на берегу Амура, где была другая мемориальная доска: «На этом месте 5 сентября 1918 года белогвардейцами были зверски замучены 15 австро-венгерских музыкантов, сочувствовавших советской власти».

Эта история о трубачах звучит как легенда. Их под угрозой расстрела заставляли играть «Боже, царя храни». А они заиграли «Интернационал». И были убиты здесь, на утесе, озверевшими белогвардейцами, захватившими город с помощью японцев.

Австро-венгерские музыканты были беспартийными. Но немало и коммунистов-интернационалистов дралось вместе с русскими за Советскую власть на Дальнем Востоке: немец Ганс Манхарт, японец Асадо Сато, венгр А. Гольдфингер, кореец Ли-Ен… Были целые интернациональные партизанские отряды. Легендой стала жизнь и смерть красавицы кореянки Ким-Станкевич. Она родилась в Харбине, с малых лет приобщилась к революционной борьбе. Популярность и активность Ким-Станкевич были столь высоки, что хабаровские коммунисты избрали ее секретарем и казначеем городской организации. Она была комиссаром по иностранным делам Дальневосточного Совета народных комиссаров. Писала листовки на японском, корейском, китайском, английском, французском языках, умело вела пропаганду среди военнопленных, формировала интернациональные бригады.

Ее все любили. Даже в застенке она оставалась красивой и гордой, отчитав председателя белогвардейского трибунала. Не ручаюсь за стенографическую точность того последнего разговора, но смысл его следующий:

— Чего вы, кореянка, вмешиваетесь в русские дела? — спросил офицер.

— Я коммунистка, а не националистка, — отвечала она. — Я не вмешиваюсь, как вы говорите, в государственные дела чужой страны. У нас каждый неграмотный рабочий знает, что корейский народ может добиться свободы и независимости только в том случае, если он добьется победы социалистической революции вместе с русскими большевиками.

— Но вы женщина, черт возьми! — взорвался офицер. — У вас дети. Если вы признаетесь во всем и раскаетесь, мы даруем вам свободу.

— Как это раскаяться? — удивилась она. — Раскаяться в своей жизни, в борьбе за национальное освобождение Кореи? Раскаяться в праведности революции? Предать все это?

— Вы можете просить снисхождения, как женщина.

— Ваше предложение оскорбляет всех женщин, составляющих половину населения Земли…

Удивительно ли, что после столь высоких воспоминаний на «утесе интернационалистов» наш дальнейший маршрут по городу проходил по Интернациональной улице?

Затем мы выехали к ярким плакатам у входа в Хабаровский государственный институт культуры, одного из самых интернациональных учебных заведений города. Навстречу нам выпорхнула из дверей группа веселых девушек-якуток. Они-то и сообщили, что институт культуры — один из самых молодых в Хабаровске, что готовит он культпросветработников высшей квалификации для всего Дальнего Востока.

И снова мы ездили по улицам, и Вера Ивановна особенно хорошо знавшая историю города, все рассказывала и рассказывала:

— Прежде Хабаровск называли «Три горы, две дыры». Горы остались, по ним теперь проходят лучшие наши улицы, а «две дыры» — глубокие овраги, прорытые речушками Плюснинкой и Чердыновкой, — превращены в цветущие бульвары… Вон там был аэродром, тут — старые казармы, а на этом месте церковь стояла…

Мои милые гидши оказались страстными патриотками своего города.

— Правда, что наш парк самый красивый? — донимали они меня.

— Верно, что такой большой городской площади нет даже в Москве?

— На нашем фармзаводе — крупнейший в стране ампульный цех.

— А вообще в Хабаровске больше ста фабрик и заводов.

— А наша мебельная фабрика делает самые красивые гарнитуры — «Амуры»…

Я пошутил насчет того, что неплохо бы назвать их поласковее — «гарнитурчики-«Амурчики»», но не остудил восторгов моих добрых гидш.

— Это наш новый широкоэкранный кинотеатр.

— Теперь они везде широкоэкранные.

— Ну и что? Наш лучше.

— А где вы видели такой Дом культуры?

Дом и впрямь был замечательным. Особенно внутри. Залы, комнаты, фойе оставляли впечатление чистоты, уюта, комфорта с небольшой, как раз в меру, примесью модерна. Но вот ведь беда — не умею я врать, глядя в ясные женские очи. Сказал, что видел Дома культуры покрасивее. И кажется, обидел обеих женщин. Они начали намекать на страшный мой грех — иронию. Пришлось срочно реабилитироваться. Я сказал, что зато в Хабаровске много красивых женщин и что я обязательно напишу об этом. Чтобы не знающие куда податься, особенно после армии, парни ехали сюда жить и работать.