Навстречу рассвету

Стоит эти слова еще и еще раз вспомнить именно теперь, в нору разгула сионизма во многих зарубежных странах, когда на сцену истории выкарабкиваются очередные, теперь сионистские, режиссеры, стремящиеся разыграть старый, много раз освистанный фарс о мировом господстве «богоизбранных»…

На рассвете я проснулся от топота ног и непрерывных тревожных звонков. Кое-как оделся, выскочил в коридор.

— Что случилось?

Матросы, не отвечая, проносились мимо, на бегу застегивая куртки.

По внутреннему трапу я начал подниматься на мостик и вдруг услышал сверху голос капитана:

— Второй трюм горит! Второй трюм горит!

«Ну вот, — подумал я, — пожара мне как раз и недоставало. Будет полный комплект приключений».

Вылез на мостик, принялся искать глазами огонь или хотя бы дымок. Единственное, что разглядел: сигаретный дым, клубившийся над Пантелеичем. Все было, как обычно, и на «Столетове», и на «невесте». Слабый ветер гнал поперек реки покатые амурские волны, и светлеющая от близкой зари даль над ними была словно бы затянута серым туманом.

— Тренировка, — сказал капитан.

Спать больше не хотелось. Я стоял в затихшей рулевой рубке и смотрел, как занималась заря. Небо на востоке все раскалялось, и редкие тучки все больше румянились, как оладьи на жаровне. Величественная картина восхода наполняла душу трепетным ожиданием чуда, и невольно вспоминались древне древние утренние восторги наших предков, записанные на березовых дощечках «Влесовой книги»: «…тут прекрасная заря идет к нам, как благая жена дает молока в силы наши и крепость двужильную; та ведь заря солнцу вестница… конная вестница скачет, чтобы приготовили его золотой челн…»

По сравнению с позавчерашним днем все вокруг изменилось. Не осталось и следа от гор, сжимавших реку, — Амур разлился, успокоился, словно отдыхая после прорыва через хребты Малого Хингана. Справа и слева простирались теперь низкие берега, и только перелески ломали монотонность необозримых равнин.

Солнце приоткрыло на мгновение красный глаз и словно бы снова зажмурилось, загороженное какой-то крохотной тучкой. И снова взблеснула раскаленная магма, начала быстро растекаться по горизонту, вздыматься пузырем, превращаться в гриб, приросший к темной земле все более растягивающейся огненной своей ногой. Но вот солнце оторвалось от земли, мигом втянуло ногу и повисло над горизонтом огромным малиновым шаром. И через всю необозримую гладь Амура прямо к форштевню нашей «невесты» словно бы раскатилась красная ковровая дорожка.

— Хорошо! — вздохнул капитан.

— Красота! — подтвердил я.

— Вот Фуюань пройдем, и оба берега будут наши, хоть туда причаливай в случае чего, хоть сюда.

Фуюань оказался довольно большим китайским поселком, разбросавшим дома-фанзы у подножия высокой сопки. Среди низких этих домов четко выделялись старые японские казармы, сложенные из красного кирпича. А над всем этим, на вершине горы, одиноко высился шпиль памятника советским воинам, погибшим при форсировании Амура и освобождении этих мест от японских захватчиков в 1945 году. Погибшим за то, чтобы китайскую землю отвоевать для китайцев.

Неподалеку от поселка, чуть ниже по течению, уткнулся в Амур заросший кустарником мысок, напоминающий носорога, пьющего воду.

За этим мыском ушла от Амура государственная граница к другой реке — Уссури, где мне пришлось когда-то лично видеть, как проявилась маоистская «благодарность» за наши жертвы во имя китайского народа, за нашу экономическую и всякую другую помощь Китаю в самое трудное для советских людей послевоенное время.

Оживленнее стало на Амуре. Проплыла навстречу самоходки вроде нашей, протопал речной трамвайчик, пролетела «Ракета».

А потом зачастили на правом берегу окраинные дома и заводы иного крупного на моем пути города, столицы Дальневосточья — Хабаровска.

В ГОРОДЕ УДАЧИ

Уголь, который мы везли, предназначался для Комсомольска-на-Амуре, и еще на подходе к Хабаровску капитан получил распоряжение из пароходства следовать в порт назначения без остановки.

— А как быть с корреспондентом? — спросил капитан, рассчитывая, как видно, смягчить таким «козырем» категорическое решение начальства.

— Корреспондента мы снимем, — ответили ему.

Четко работают речники. Когда потянулись каменные набережные центральной части Хабаровска, откуда ни возьмись, вылетел катерок и направился к нам.

На этот раз я решил соригинальничать и попросил высадить меня прямо на набережной. Катерок приткнулся к каменной лестнице, похожей на те, что на Неве в Ленинграде, и я взошел по ступеням с рюкзачком и портфельчиком, в котором были путеводители и мои дорожные блокноты. Постоял у бетонного парапета, теплого, прогретого солнцем, огляделся. С одной стороны набережная терялась вдали, с другой — упиралась в высокий зеленый утес. Вдоль нее тянулись заросли густого парка.