Навстречу рассвету

— А вот мы сейчас проэкспериментируем, — сказал Матвеич. Ответит на приветствие или не ответит?

Призывный звук гудка вскинулся над Амуром, запрыгал по окрестным сопкам. Мы стояли и ждали. «Ну же, — подталкивали мысленно, — дай нам сказать о тебе хоть одно доброе слово. Ведь мы же были когда-то друзьями. Ведь вы же понимали благодарность — всегда первыми приветствовали!..»

Не ответил китаец. Прошел мимо, тихий и пустынный.

— Может, его понять надо? — печально сказал Матвеич. — Гуднет, а потом не оправдается перед пекинскими мандаринами-апельсинами.

Я понимал. Я верил, что пекинское руководство — это одно, а парод — другое. Даже теперешний, поселенный тут вместо тех, кто помнил годы дружбы. Сколько я проплыл по Амуру, сколько видел китайцев, и молодых, и старых, выбегавших смотреть на советское судно, и никогда, ни единого раза, не замечал выражений открытого недоброжелательства к нам. А ведь порой фарватер проходил едва ли не вплотную к китайскому берегу и можно было не то что слышать крики и понимать жесты, но и различать выражение лиц. И теперь, проплыв столько вдоль границы, я имел полное основание верить, что без маоистского надсмотрщика, «ими по себе китайцы не проявляют к нам враждебности.

— …Место такое есть, называется «Кривая березка», — помолчав, принялся рассказывать Матвеич. — Зеленые горы с белой каменной опояской у воды. На камнях надпись: «СТ-539». Память о затонувшем тут сухогрузе. Дождь был, вроде как у нас вчера. Стали останавливаться, поскольку ничего не видно, отдали якоря — не держат. Амур у «Кривой березки» сжат, течение бешеное. Ну и не угадали. Одна труба над водой осталась. Это у самого то берега — вот какая глубина. Хорошо еще, люди не пострадали. Китайцы плыли мимо, хохотали хором. А вскоре и китайским пароход сел на камни, чуть ли не напротив. У нас — спасательные работы, судно поднимают, у них — хунвейбиновская комиссия команду избивает. За то, видно, что мало зубрили маоистские цитатники… А может, они потому и сели на камни, что вместо правил судовождения цитатники зубрили, а?.. Переломали все на том пароходе, стекла повыбивали, книги выбросили, исписали переборки иероглифами. Мы шли мимо, не смеялись. Нам было жалко. Все-таки свой брат речник пострадал…

Долго в тот вечер мы стояли на мостике, вглядывались в редкие береговые огни у подножия черных гор и разговаривали о красных знаменах китайской революции, испачканных маоистским предательством. И с уверенностью говорили о будущем, когда снова придет на Амур дружба и опять запоют гудки встречных теплоходов, советских и китайских, и будут в знак особого уважения приспускаться флаги, и речники, советские и китайские, как прежде, в трудную минуту будут помогать друг другу…

Ночь опускалась на горбы Малого Хингана, зажигала частые звезды…

Утром со мной случилось чудо. Еще не проснувшись, я начал сочинять стихи: «А про город Амурзет мы узнали из газет. Рассказала нам газета — нету лучше Амурзета…»

Первое о чем я подумал, окончательно проснувшись, — о лаврах самого плодовитого стихотворца, прославившегося, впрочем, совсем не стихами, — немецкого ученого Вильгельма Гумбольдта, в течение всей жизни каждый день писавшего для своей жены по стихотворению в сто строк. Спросонья да при таком удачном дебюте мне даже показалось, что это не так уж и трудно. Разумеется, при достойном объекте.

А затем пришла простая мысль: откуда взялся во мне этот Амурзет? И я подумал, что, вероятно, кто-то в коридоре, проходя мимо двери моей каюты, произнес это самое слово. Встал, выглянул в иллюминатор и увидел, как мне вначале показалось, целый город. Наскоро оделся, взбежал на мостик, разглядел над пологим песчаным берегом ряды белых домов в буйстве зелени, склады, водонапорные башни, баржи под кранами. Это и был Амурзет, самый южный поселок на всем почти трехтысячекилометровом пути по Амуру.

— Надо бы укропу купить, — сказал Матвеич, поднявшись на мостик.

— Хватит остановок! — возразил капитан.

— И клапана продуть надо…

И я, не имевший на судне права голоса, тоже подал свой голос насчет того, что, мол, и мне интересно пройтись по берегу.

Не знаю, что подействовало на капитана, но он сдался. Быстренько спустили вельбот, оттолкнулись от борта, и матрос начал дергать за веревку, чтобы завести мотор. Мотор не заводился.

— Давай веслами! — кричали с теплохода. — Унесет к китайцам!

Я схватил весло, стал подгребать.

— Когда механик на борту, нельзя хвататься за весла, — невозмутимо сказал Матвеич.

— Обидно?

— Когда механик на борту, все равно доплывем.

— Ясно, что куда-нибудь доплывем. Но хотелось бы в Амурзет.

Вдруг мотор чихнул, кашлянул, сплюнул мутную воду и понес нас к середине реки.

— Куда?

— Правь к нашему берегу! — закричали с судна.

Вельбот тяжело, словно нехотя, развернулся и быстро побежал по течению вдоль песчаной отмели мимо коров на берегу, самосвалов, черных островерхих гор угля.

— Я говорил, не надо волноваться, если механик на борту, — назидательно сказал Матвеич.