Навстречу рассвету

— Да ведь и ты дай бог механик, — отозвался Матвеич. И добавил, повернувшись ко мне: — У нас, как на флоте, заменяемость: капитан вполне может за механика, а я, стало быть, — за капитана. Только куда мне до него. В такие переделки попадали! Другой бы издергался: право на борт, лево на борт… А он как возьмет, так точно…

— Куда мне до тебя! — вскинулся Пантелеич. — На мостике ты — бог, вон как вчера угадал, а в машине все меня ругаешь, все не так делаю.

— Все так делаешь, только бугай ведь, силу не рассчитываешь. Нажмешь — болт летит.

— Гляжу, ты пыхтишь, стараешься, ну и я так же.

— Да разве твою силищу сравнить с моей!..

Судно уже давно прямехонько шло по широченной глади Амура, и мне вдруг самому захотелось подержаться за рукоятку штурвала, пережить ощущение, что именно ты ведешь эту громадную доверху загруженную сигару — самоходку с приставкой.

И я попросил об этом стоявшего на вахте Андреича, помощника капитана. Тот спокойно кивнул рулевому, чтоб уступил место, и я с трепетом душевным взялся за черный набалдашник упруго покачивавшейся вправо и влево рукоятки.

— Держите на те створы.

Держать оказалось немудрено. Тронешь ручку вправо — глядишь, нос «невесты» начинал отворачивать вправо. Тронешь влево — и вся наша сигара разворачивалась влево. Я сразу догадался, что главное — не спешить давить на ручку. Судно представилось мне этаким мастодонтом, до которого не сразу доходят команды; надо дать ему возможность «сообразить», куда отваливать, и надо посмотреть, как это у него будет получаться, и лишь затем подправлять рукояткой управления.

— Что-то больно хорошо у вас получается, — хитро сощурился Андреич.

Я не обратил внимания на нотки подозрительности в его голосе, обрадовался похвале и, решив доставить Андреичу удовольствие своим вниманием, принялся расспрашивать о том, откуда он родом, как попал на Амур, давно ли тут плавает…

Андреич отвечал односложно и неохотно. Наконец не выдержал:

— Что-то у вас вопросы подталкивающие?

— А каким еще им быть? — удивился я. — Иначе из вас слова не вытянешь.

— Нет, вы меня не проведете. Расспрашиваете обо всем, гирю кидаете, опять же не пьете… Подозрительный вы человек.

Я недоуменно оглянулся на Матвеича. Тот сморщился и махнул рукой — дескать, ну его… И я понял вдруг, что моя открытость и бесцеремонность — увы, не впервые — заворожила обманчивым впечатлением односложности жизни. Наверное, каждый из нас судит об окружающих в какой-то мере по себе. Добрым кажется, что все вокруг добры, счастливым — что все счастливы, богатым — что все богаты. Не потому ли так часты конфликты, когда счастливый несчастного не понимает или, как говорит пословица, «Сытый голодного не разумеет»? С первых же шагов встретив на Амуре веселых и жизнерадостных людей, я решил, что все они тут такие. В дальней дороге мне было легче с такими людьми и я интуитивно даже недобрых наделял добротой, а угрюмых — оптимизмом.

Но ведь вот что удивительно: даже угрюмые и недобрые почему-то не торопились разуверить меня в моих заблуждениях. Может, им нравилось, что о них так думают? Может, они сами страдают от своих недостатков да не знают, как от них избавиться? И путешествие вдруг осветилось для меня с какой-то иной стороны. Все казалось, что я только беру в этой дороге, записываю впечатления, сведения, рассказы. А выходит, что-то и даю людям? И «Фома неверящий» — наш Андреич тоже в общем-то поддавался. А ворчал, видимо, потому, что упрямился по привычке…

— А вот Касаткино, — сказал Пантелеич, кивнув на приближавшееся очередное село, растянувшееся по берегу, и я понял, что сказал он это только для того, чтобы переменить тему разговора.

— Чем же оно знаменито? — тотчас отозвался я.

— Касаткино-то? А ничем. Колхоз «Амур» тут, богатый колхоз. Школа, клуб, избы, амбары — как везде. Можно сказать, последнее село по эту сторону границы.

О государственной границе здешние речники обычно не вспоминают, поскольку ее требованиям и без того подчинено все: условия плавания, само поведение людей. Потому-то я сразу понял, что речь идет о границе между Амурской областью и Хабаровским краем и еще о той незримой черте, за которой часы переводятся на час вперед. С этими двумя границами совпадает и третья — географическая. Сразу же за небольшой речушкой Хинган, за селом Пашково начинается одно из самых живописных мест на Амуре. Здесь река врезается в хребты Малого Хингана. И сразу меняется вид берегов. Крутолобые сопки, словно сотни ощетинившихся гигантских медведей, обступили Амур, сжали его. Кое-где на берегах — скальные отложения, и снова лес и на крутых склонах, обрывающихся в черную воду.

Здесь, у Пашково, ближе всего подходит к Амуру «второй путь на восток» — Транссибирская магистраль — меньше чем на два десятка километров. Отсюда, с вершины горы, расположенной и глубокой излучине реки, вдающейся в нашу сторону, когда-то японские самураи вели неусыпное наблюдение за передвижением желез подорожных составов…

Здесь, в тисках Хингана, уже под вечер повстречался нам очередной китайский встречный буксир.