Навстречу рассвету

— С сорок второго года на подлодках плавал, — рассказывал он. — Однажды пришли с задания, устали, аж дух вон, а тут — кинооператор: «Создайте имитацию». Начали мы изображать заделку пробоины. Да видно, перестарались, слишком гайки отпустили — сорвало фланец. А лодка на глубине. Как вдарила струя — куда камера, куда киношник!.. А после мобилизации в пятидесятом году поехал в Кемерово к матери. Весна, помню, ледоход на реке. Пошел смотреть. Вижу, какой-то начальник командует проводкой катеров. Неумело командует — вот-вот, катера льдинами покорежит. «Надо, — думаю, — спасать». Он — одну команду, я — другую. Потом разозлился: «А ну, кричу, уходи, раз не умеешь!» Очень обиделся тогда начальник. А на другой день разыскал меня и сразу назначил капитаном-механиком на теплоход… Вот так я с рекой и подружился. А потом на Амур подался, тут интереснее…

На другой день рано утром меня всполошили крики. Выбежал на палубу, услышал голос Матвеича:

— Держи на тещин огород!

«Столетов» медленно приближался к большому селу, раскидавшему домики по крутому склону.

— Иннокентьевна, — объяснил Матвеич. — Вон тот задний створ стоит как раз в огороде у тещи нашего Пантелеича. У него гам жена, сорок два дня не виделись.

Теплоход медленно развернулся против течения, загрохотал якорными цепями.

— Мы на часок, — извиняющимся голосом сказал капитан.

— Все равно пришлось бы останавливаться, — подхватил Матвеич. — Продукты покупать надо…

По мосткам грохотали ботинки, визжали шлюпбалки. А неподалеку на берегу уже металась жена Пантелеича, лезла в воду, сколько позволяли боты: хоть на полметра да ближе к мужу.

Тещин двор утопал в цветах. Мы прошли по узкой тропе и сразу оказались перед накрытым столом.

— Так они гудок-то «Столетова» за десять километров слышат, — объяснил мне Матвеич. — Мы еще на подходе гуднули: идем, мол, готовьте стол. Вот они и постарались…

Пока капитан с помощниками сидели за тещиными харчами, и ходил по селу. Село было, как всякое русское село где-нибудь на Рязанщине или Вологодщине. По обе стороны улицы, соревнуясь кокетливыми наличниками, стояли добротные рубленые дома. Громко и сердито покрикивая, важная утка переводила через дорогу суетливых утят. Возле штакетника, отгородившего двор колхозной конторы, высились фанерные щиты, увешанные плакатами: «Закупайте помидоры стандартного качества», «Закупайте огурцы высокого качества». Тут же был длинный список этих высококачественных огурцов: нежинский, рыбчик, должик, муромский, вязниковский, борщаговский… И рядом — прикнопленные бумажки: «Продается холодильник», «Продается лодочный мотор», «Иннокентьевское сельпо производит закуп укропа»…

Я уж собрался идти в контору, чтобы порасспросить о колхозных делах, да увидел в конце улицы толпу моих речников в сопровождении женщин. И успел только узнать у проходившего мимо колхозника, что местный колхоз называется «Амурским пограничником» и что он давно уже миллионер.

На берегу матросы грузили в баркас мешки с картошкой, ящики с овощами. Мы уселись на свои банки-скамейки, оттолкнулись от берега. И снова жена нашего Пантелеича полезла в воду — хоть на полметра да ближе к мужу. Она что-то все говорила, кричала напутственное, бередя душу тоской о доме.

Потом все свободные от вахт толпой стояли на палубе, смотрели на уплывающее назад село.

— Расскажите еще что-нибудь про зверей, — попросил я стоявшего рядом Матвеича.

— Разве про комаров, — серьезно сказал он.

— Давайте.

— Тут, на Амуре, комар комару — рознь. Есть обыкновенные, а есть капитанские, большие, рыжие. Эти если уж кусают, то не просто чувствительно — больно.

— А если взять покрупней зверя?

— Можно, — вместо Матвеича ответил стоявший рядом боцман, обладатель пышных, поистине боцманских усов. — Рассказывают, тут раньше зверь такой водился — траходон. Никто его не видел, но все знают, что ходил он на задних ногах и зубов у него было ровно две тысячи. Не слыхали?

— Не слыхал.

— М-да, лектор приезжал, говорил, что скелет этого зверя можно увидеть в Ленинграде в каком-то музее.

— Так это ж когда было! — догадался я.

— Давно. Во всяком случае Матвеича тогда на свете еще не было, это уж точно. Иначе он бы его живьем изловил.

И заулыбался боцман, что поддел корреспондента и Матвеича заодно. И механик тоже заулыбался. Шутки понимать надо. Шутка — первое дело у моряков-речников. Даже если она про траходона, жившего тут бог весть сколько миллионов лет назад.

И я тоже заулыбался вместе со всеми. Легко и радостно мне было с этими речниками. Много людей знавал я, у которых что ни слово — жалоба. У этих что ни слово — улыбка. И все рассказы только о смешном и радостном, словно и не было ничего другого в их жизни.

Затем Матвеич пошел к капитану на мостик, и я направился за ним. Пантелеич, еще не остывший от недавней встречи, был разговорчив.

— Ну, Матвеич, выручил ты вчера, — сразу заговорил он. — Если бы не ты, не знаю, попали б мы сегодня в Иннокентьевну? Не зря штурманить учился — как есть капитан…