Навстречу рассвету

— Райчихинский уголек, — сказал круглолиций и широкоплечий капитан, «человек-гора», как называли его на судне за габариты.

Райчихинск — это неподалеку. В городе шестьдесят тысяч населения, и дает Райчихинск шестьдесят процентов угля, добываемого на всем Дальнем Востоке. Освоение южноякутских углей может изменить положение. Но пока что этот район Амурской области — главный поставщик топлива.

Вот каков «гнилой угол»: он и дальневосточная житница, и дальневосточная кочегарка. Знаменит этот район и другими уникальностями. Той же соей, о которой уже была речь, или хотя бы крупнейшими запасами высококачественных кварцевых песков, на базе которых работает единственный на Дальнем Востоке стекольный завод.

Первый угольный разрез был заложен в Райчихинске лишь в тридцатых годах. Теперь и понять трудно, как прежде обходились без этого угля. А впрочем, мало ли без чего обходились. По одежка протягивали ножки. Выросла «одежка», и ножки соответственно выросли и потребовали в свою очередь соответствующей одежки. И так далее, и так без конца…

— Комсомольск снабжаем угольком и Хабаровск тоже. Так и челночим все лето. Сорок дён жену не видел…

Я понял, почему капитан вспомнил о жене только на другой день. Но об этом и рассказ — в другой раз.

АМУРСКИЕ ВОЛНЫ

Веселые люди — амурские речники. В этом я еще раз убедился, когда ступил на палубу «Столетова».

Первым моим собеседником был старший механик Матвеич.

— Украинец? — спросил я его.

— У меня отец украинец а мать полька.

— Стало быть, вы?..

— Стало быть, русский.

Разговаривали мы на юте, где в тот раз собралась добрая половина команды. Шел так называемый матросский треп. Вперемежку с поднятием тяжестей. На дощатой палубе стояли две гири: маленькая и большая. Маленькая была мне знакома. В стародавние времена, когда я служил в армии, было у нас такое поветрие — игра гирями. Их поднимали — кто больше, подкидывали, ловили с переворотом. Использовалась для этого двухпудовка, других не признавали.

— Покажите класс, — сказал Матвеич, кивнув на гири.

Я потрогал маленькую, которая была двухпудовкой, и, вспомнив старое, вскинул ее над головой раз, другой, третий. Матросы уважительно загудели.

— Подходяще, — сказал Матвеич.

Похвалы, как известно, не только утешают, но и подбадривают. Я уверенно шагнул к большой гире, встал покрепче, наклонился, рванул и… чуть не упал. Гиря оказалась подвохом — для розыгрыша новичков. Она была совсем легкой.

Дружный хохот загремел над теплоходом. И я тоже хохотал вместе со всеми, понимая, что дружеский смех этот вроде посвящения в неунывающий клан амурских речников.

— А вот наш юнга, — отсмеявшись, сказал Матвеич.

Тот, кого назвали юнгой, круглый от матросских харчей щепок, тявкнул тоненько и принялся обнюхивать гири.

— Вам бы медвежонка.

— Целый медведь был. Поймали раз.

Все вокруг заулыбались, а я недоверчиво посмотрел на механика: кто поверит, что здорового, взрослого медведя можно поймать живьем да еще привести на судно.