Навстречу рассвету

Впрочем, это, наверное, больше относится к особенностям не лотоса, а Приамурья. Грецкий орех, например, растет на Кавказе, о Крыму, Средиземноморье, а его родной брат — маньчжурский орех отлично чувствует себя в Приамурье. И хоть известно, почему но (потому что их общий предок — серый орех когда-то занимал всю Сибирь), все же трудно удержаться от удивления по поводу такого необычного родства. У амурского бархата родня — на острове Тайвань и полуострове Малакка, близ Сингапура. Родина шведского кизильника — Скандинавия, а канадского — Северная Америка. Здесь же они растут рядом. Брат местного тиса остроконечного проживает на склонах Кавказа и Карпат… Эти уникальные комплексы растительности, не известные в других местах планеты, — одно из удивительнейших явлений Приамурья и одна из его загадок.

Лотос! Мог ли я удержаться и не взглянуть на этот «символ солнца», как называют его в Египте, на этого «князя цветов», как величают его в Индии? Мог ли не пожелать погладить холодные восковые листья и, может быть, заложить в записную книжку хоть один розовый лепесток его чудесных цветов?

— Где же он, лотос?

— Тут был, — растерянно проговорил Леонид Владимирович.

И добавил, словно оправдываясь:

— Возле дороги же, люди едут — рвут. На Бородинском озере должен остаться.

— Может, покажете?

Но светило редкое в то лето солнце, и колхозному руководителю было не до лотоса. В селе Войково я сошел и отправился сам разыскивать озеро Бородинское. Возле сельмага остановил встречного мальчишку:

— Покажи, как пройти к озеру.

Мой новый знакомый — пятиклассник Ваня, уверенный и спокойный, деловито зашагал по полевой дороге, напутствуя меня с важностью заправского проводника:

— Не сюда. Во-он по той дороге надо, что на горку.

— Чем ты занят, Ваня? — поинтересовался я.

— Ничем, — серьезно ответил он.

— Что вообще любишь делать?

— В футбол играть.

— В школе учишься?

— Так это зимой.

— А кроме футбола что любишь?

— Не знаю.

— Может, рыбалку? — подсказал я.

— Ну!

— А книжки читать?

_ Ну. Про спорт. И еще про этих… про шпионов.

— А про лотос ты знаешь?

— Ну! Листья у него широкие и цветы во-от такие розовые. Дома в воде долго стоят.

— А знаешь, откуда взялся лотос?

И я начал рассказывать слышанную где-то сказку о том, как звезда по ночам купалась в лесном озере. Нравилось это ивам серебристым, камышам шумливым, мотылькам ночным. Но утром пропадала звезда. Как удержать ее в озере? И придумала старая береза: попросила мороз, когда звезда окунется, сковать льдом воду. Так и остался в плену небесный цветок. И расцвел прекрасным лотосом…

— А дальше? — заинтересованно спросил Ваня.

— А дальше — все. Лотос, брат, мало что красив, он еще и погоду предсказывает — перед дождем складывает лепестки…

Шли, болтали и не заметили, как оказались возле низкого берега. Ивняки висели над водой, камыши стояли частыми островами.

— Где же лотос?

— А вон там.

Под камышовой стеной противоположного берега темнела тоненькая полоска лежавших на воде листьев. Я шагнул в высокую траву и вспомнил почему-то странную молитву женьшеньщика: «Панцуй! Не уходи! Я пришел к тебе с чистым сердцем и душой, освободившейся от греха…»

Под ногами забулькала болотина, и воздух зазудел от комариных орд.

Нас хватило метров на двадцать из двухсот, отделявших камыши от тропы. Через минуту мы очутились на исходных позициях, кое-как отмахались от комаров, отдышались.

— Так не пройдете, — сказал Ваня, оглядывая мои мокрые ботинки.

— Разуваться, что ли?

— Раздеваться надо. Там воды по пояс.

Я ушел, не в силах вынести даже мысли о путешествии нагишом через это комариное болото. Единственным утешением было сознание, что и другим, тем, кто попытается добраться до лотоса, будет не легче, и, стало быть, есть надежда, что хоть тут, в стороне от дороги, под защитой несчетных полчищ комаров и малопроходимых болот сохранится приамурский экзотический цветок…

Вечером я добрался до Новопетровки, разыскал Леонида Владимировича. Тот, видно, уже ждал меня, потому что сразу позвонил, вызвал «газик», и мы поехали осматривать обширные владения «Родины». Попылили на взгорьях, поднимая со стерни стаи сердитых галок, побуксовали в мягком Черноземе низин. И выехали к Амуру.

Амур полыхал закатным заревом, словно это и не река была новее, а чаша, налитая до краев раскаленной магмой. К воде спадал двухметровый глинистый обрыв, и почти к самой его кромке подступали ровненькие рядки сои.