Навстречу рассвету

Амурзет встретил нас глубочайшими раскопами на дорогах: прокладывался то ли водопровод, то ли канализация. Вдоль раскопов по зеленым, как аллеи, тротуарам шли парни в ослепительно красивых свитерах. Я кинулся в универмаг в надежде увидеть на прилавках это трикотажное чудо, но там было закрыто на переучет. И я пошел по улицам, читая афиши.

У входа в городской парк стояли на каменных пьедесталах две огромные чугунные пушки образца 1853 года. Возле одной из них сидела симпатичная девушка и улыбалась. Я сфотографировал ее и спросил имя.

— Тая, — спокойно ответила она, удивленно подняв свои красивые черные брови. — А что?

— Ничего. Просто мне нравится городок ваш — Амурзет.

— Мне он тоже нравится. Только это еще село.

Тая согласилась показать мне парк, и мы пошли с ней по мягкой аллее. Помолчали у обелиска, поставленного в память павших на войне. Потом возле небольшого кинотеатра я увидел толпу ребятишек и прицелился, чтобы сфотографировать эту суетливую ораву. Вдруг над моим ухом кто-то хрипло крякнул, просипел вчерашним голосом и ударил знакомой мелодией:

— Городок наш — ничаво,
Положенье таково…

Я вздрогнул и оглянулся. Привязанный проволокой к березе, покачивался большой серебристый громкоговоритель.

После этого моего замешательства съемки уже не получилось: мальчишки быстро сориентировались и выстроились в одну шеренгу. Некоторые почему-то начали показывать язык.

Я проводил Таю до автобусной остановки и пошел к зданию райсовета, что высился традиционными колоннами над шпалерами цветников. И там на широких белых ступенях увидел немолодого уже человека, высокого, крепкого, с темным обветренным лицом. Меня привлекло то, что одет он был не по-утреннему: белая рубашка, черный костюм, черные модные туфли. Мне вдруг очень захотелось узнать, куда это в такую рань собрался человек в вечернем костюме? Пошел знакомиться и… мой дорожный блокнот пополнился рассказом еще об одном интересном человеке.

Зовут его Рафаил Хаймович. Родился на Украине, рано потерял отца и мать. Брат погиб, обороняя Ленинград. И он тоже прошел нелегкие фронтовые дороги и закончил войну с самыми главными медалями: «За победу над Германией» и «За победу над Японией».

Пережитое научило Рафаила Хаймовича понимать важнейшую для еврея истину, что земля обетованная не та, замешанная на лжи и крови, о которой напевали сиониствующие «собратья», а эта, добытая трудом, которая зовется Советской Родиной. После демобилизации из армии он остался в Еврейской автономной области и пошел на завод токарем. Работал сначала на текстильной фабрике в Биробиджане, потом на заводе «Дальсельмаш», выпускающем рисозерноуборочные комбайны.

И ему тоже приходилось слышать лицемерный плач зарубежных радиоголосов, будто порядочному еврею в Советском Союзе трудно развернуть все свои способности. Он удивлялся таким разглагольствованиям, посмеивался над ними и работал, совершенно уверенный, что если человек порядочный, то ему всюду в нашей стране живется и работается легко и просто.

Его не обошли ни честь, ни слава, ни достаток в семье. Токарь-универсал, он заслужил звание «Мастер — золотые руки» и получил право работать без контролера. За достойный труд страна наградила его орденом Ленина.

С реки донесся короткий вскрик «Столетова», и я заторопился к берегу. Спохватился в последний миг, спросил, чего это Рафаил Хаймович с утра так приоделся?

— Был тут по делам, а теперь в Хабаровск еду, — ответил он. — Сейчас придет «Ракета».

Это было для меня новостью, и я заволновался: такой замечательной показалась мне перспектива сегодня же оказаться в Хабаровске. Но менять-дорожные планы было поздно, и, наскоро попрощавшись с моим новым знакомым и выразив желание встретиться еще, я помчался к берегу…

Весь этот день меня не покидали мысли о беспрецедентном и истории равенстве наций в нашей стране, о советской идеологии.

В 1928 году Президиум ЦИК СССР постановил отвести один из лучших районов Приамурья для заселения трудящимися-евреями. А еще через шесть лет Биробиджанский национальный район был преобразован в Еврейскую автономную область, куда могли свободно переселяться как советские граждане еврейской национальности, так и трудящиеся-евреи из других стран. Народ, оглушенный человеконенавистническим визгом сионистов, сбитый с толку россказнями раввинов и банкиров, разжиревших на эксплуатации и своих и чужих, — этот народ впервые в истории получил возможность жить, как все другие народы, не унижаясь и не чванясь.

«Биробиджан — это тайга, которая ляжет пределом в истории еврейства, — писал в самом начале тридцатых годов писатель II. Лидин, путешествовавший по этим местам вместе с одной американской корреспонденткой. — Евреи пришли в тайгу… и образовали колхозы — первые, вероятно, в истории еврейства. Кожаный дневник американки может быть наполовину заполнен Биробиджаном. Для того, чтобы увидеть это крушение сионизма, стоило приехать из Америки».

И далее: «Путь на Дальний Восток, как путь в будущее…»