Назови меня своим именем (ЛП)

– Он так и будет держать меня за руку? – спросила Лючия, как будто обращаясь к кому-то еще. Возможно, она хотела, чтобы девушки заметили это.

Мне не хотелось отпускать ее руку сразу же, но я знал, что должен. Поэтому взяв ее ладонь в свои, я поднес ее к губам и поцеловал краешек, а затем отпустил. Было такое чувство, как будто она пробыла со мной полдня, и теперь я отпускал ее к мужу, как выпускают птицу, чье сломанное крыло срасталось целую вечность.

– Se l’amore, – сказала она, покачивая головой, словно укоряя меня. – Такой же развратный, как все, только прелестнее. Оставляю его вам.

Одна из дочерей издателя принужденно хихикнула.

– Посмотрим, что с этим можно сделать.

Я был на седьмом небе.

Она знала, как меня зовут. Ее звали Аманда. Ее сестру – Адель.

– У нас еще есть третья сестра, – поведала Аманда. – Она должна уже быть где-то здесь.

Поэт прокашлялся. Выразил всем слова благодарности. Последние по очереди, но не по значимости, свету его очей – Лючии. Почему она терпит его? Действительно, почему? – процедила жена с любящей улыбкой.

– Из-за его туфлей, – сказал он.

– Точно.

– Продолжай, Альфредо, – произнесла тукан с зобом.

– Se l’amore. «Se l’amore» – это сборник стихотворений, написанных в Тайланде в течение того года, когда я вел курс по Данте. Как многие из вас знают, я любил Тайланд до поездки и возненавидел, оказавшись там. Позволю себе перефразировать: Я возненавидел его, едва приехал, и полюбил, как только покинул.

Раздался смех.

В ход пошла очередная порция напитков.

– В Бангкоке я не переставал думать о Риме – о чем же еще? – об этом маленьком неприметном магазине, о прилегающих улицах в предзакатные минуты, о звоне церковных колоколов в Пасхальное воскресенье, и в дождливые дни, которые в Бангкоке кажутся бесконечными, я готов был рыдать. Лючия, Лючия, Лючия, почему ты не сказала «нет», хотя знала, как сильно я буду скучать по тебе в эти дни, чувствуя себя более опустошенным, чем Овидий, изгнанный в ту забытую богом дыру, где он потом умер? Я уехал глупцом и вернулся, не став мудрее. Люди в Тайланде красивы, а одиночество может творить жуткие вещи, когда ты слегка пьян и готов увязаться за первым встречным – они все красивы, но их улыбка продается за выпивку.

Он остановился, собираясь с мыслями.

– «Скорби». Так я назвал эти стихи.

«Скорби» заняли добрых двадцать минут. Затем раздались аплодисменты. От одной из девушек я услышал forte. Molto forte[29]. Тукан с зобом повернулась к другой женщине, которая не переставая кивала в такт каждому слову поэта и теперь все еще повторяла, Straordinario-fantastico[30]. Поэт спустился с возвышения, взял стакан воды и на миг задержал дыхание, пытаясь избавиться от приступа икоты. Я ошибочно принял его икоту за сдерживаемые всхлипы. Поэт, ощупав карманы своего спортивного пиджака и не найдя ничего, соединил указательный и средний пальцы и помахал ими у рта, показывая владельцу магазина, что хочет покурить и перевести дух. Straordinario-fantastico, уловившая его жест, мгновенно вытащила свой портсигар.

– Stasera non dormo, сегодня я не усну, такова расплата за поэзию, – сказала она, возлагая на его стихи вину за свою ночную бессонницу.

К этому моменту в помещении, да и на улице тоже, стало невыносимо душно, как в парнике, и присутствующие покрылись липкой испариной.

– Ради всего святого, откройте дверь, – взмолился поэт, обращаясь к владельцу магазина. – Мы задохнемся здесь.

Синьор Venga открыл дверь и вставил маленький деревянный клинышек между стеной и бронзовой рамой двери.

– Лучше? – спросил он почтительно.

– Нет. Но мы хотя бы знаем, что дверь открыта.

Оливер посмотрел на меня, в его взгляде читался вопрос, Тебе понравилось? Я пожал плечами, давая понять, что пока не решил. Однако, я лукавил – мне очень понравилось.

Но даже больше, пожалуй, мне нравился сам вечер. Все приводило меня в трепет. В каждом встреченном взгляде таился комплимент, заинтересованность или обещание, повисавшие в воздухе между мной и окружающим миром. Я был наэлектризован дружескими насмешками, иронией, взглядами, улыбками, которые радовались мне, оживленной атмосферой магазина, придававшей очарование всему – стеклянной двери, маленьким пирожным, пластиковым стаканчикам с золотисто-охряным шотландским виски, закатанным рукавам синьора Venga, поэту, ступенькам винтовой лестницы, на которой мы стояли в компании сестер – казалось, что от всего исходит сияние, дурманящее и волнующее одновременно.

Я завидовал всем им, думая о жизни родителей, лишенной всякой чувственности с их изнуряющими застольными беседами, о наших кукольных жизнях в кукольном доме, об окончании школы в следующем году. Все казалось примитивным в сравнении с этим. Зачем ехать в Америку через год, когда я запросто мог провести четыре года здесь, посещая подобные презентации и ведя беседы, как сейчас? В этом крошечном переполненном магазине можно было узнать больше, чем в любом из первоклассных университетов по ту сторону Атлантики.