Назови меня своим именем

Я согласился. Не нужно ли мне сначала спросить разрешения у родителей? Нет необходимости – они мне ни в чем не отказывают. Да, но не подумают ли они?.. Не подумают. Услышав, что Оливер собирается уехать раньше и провести несколько дней в Риме, моя мать сама спросила, могу ли я – разумеется, только с разрешения иль каубоя – к нему присоединиться. Отец был не против.

Мать помогла мне собрать вещи. Понадобится ли мне пиджак – на случай, если издатель пригласит нас на ужин? Никакого ужина не будет. И, кроме того, – меня в любом случае никуда не позовут. Пиджак все же стоит захватить, считала она. Я хотел взять в дорогу рюкзак, как все мои ровесники. Пожалуйста, как тебе угодно.

Когда я понял, что уместить все в рюкзак у меня не получается, мать помогла мне сложить вещи заново. Ты едешь всего на пару дней. Ни Оливер, ни я еще не решили, как долго пробудем в Риме, поэтому ее «пара дней» в то утро меня сильно задела, но об этом она никогда не узнает.

Решили ли мы, где остановимся? В пансионе таком-то. Мать сказала, что никогда о нем не слышала, впрочем, ей-то откуда знать. Однако отец и слушать ничего не желал и взялся лично заказывать для нас гостиницу. Сказал, что это подарок.

Оливер собрал свои вещи самостоятельно и в день отъезда, когда нам предстояло сесть на direttissimo – прямой поезд до Рима, умудрился поставить чемодан на то самое место в спальне, куда поставил его я в день нашего знакомства. Помню, тогда я мысленно пытался прокрутить пленку времени вперед до того мгновения, когда мне наконец вернут мою комнату. Однако теперь я размышлял о том, скольким пожертвовал бы, чтобы вернуться в прошлое, в тот день, когда повел Оливера на экскурсию по нашему дому и когда, слово за слово, мы оказались у пустыря и заброшенных железнодорожных путей, где я получил свою первую порцию «Давай потом». В такой знойный день любой мой ровесник с гораздо большей охотой предпочел бы вздремнуть, чем отправиться за тридевять земель от дома. Очевидно, уже тогда я осознавал, что делаю.

То ли от странной симметрии прошлого и настоящего, то ли от пустоты и небрежной чистоты его комнаты у меня в горле встал ком. Все это напоминало не столько гостиничный номер, где после прекрасного, но слишком рано закончившегося отдыха ждешь швейцара, который поможет снести вниз сумки, – сколько больничную палату, где все твои вещи уже сложены, а следующий пациент ожидает, когда освободят постель, так же как ждал ты сам всего лишь неделю назад.

Это было тренировочное расставание. Так бывает, когда смотришь на человека за два дня до того, как его отключат от аппарата искусственного поддержания жизни.

Я был рад, что вернусь в свою прежнюю комнату. В моей-его комнате будет легче вспоминать проведенные вместе ночи. Хотя нет, лучше все-таки не возвращаться. Тогда я смогу представлять, что Оливер до сих пор здесь, просто еще не приехал из города, как часто бывало по ночам, когда я сидел и ждал, считая минуты, часы, звуки.

Открыв шкаф, я увидел, что он оставил на вешалках плавки, пару трусов, брюки и чистую рубашку. Я узнал ее. Та самая, вздымающаяся. Узнал плавки. Красные. В них он сегодня утром искупается в последний раз.

– Я должен кое-что рассказать тебе об этих плавках, – сказал я, закрывая дверцу шкафа.

– Что рассказать?

– Потом – в поезде.

Но рассказал я сразу же.

– Просто пообещай, что оставишь их мне, когда уедешь.

– И все?

– Ну, поноси их сегодня хорошенько – только не купайся.

– Да ты псих и извращенец.

– Псих и извращенец – да, но очень, очень грустный.

– Я никогда тебя таким не видел.

– Вздымающуюся рубашку тоже оставь. И эспадрильи. И солнечные очки. И себя.

В поезде я рассказал ему о том дне, когда мы подумали, что он утонул, и о том, как я чуть было не начал упрашивать отца созвать как можно больше рыбаков со всей округи и отправить их на поиски; обнаружив тело, они разожгли бы на берегу погребальный костер, а я схватил бы с кухни нож Мафальды и вырезал бы сердце Оливера из груди, потому что это сердце и эта рубашка – все, что осталось бы мне в жизни. Сердце и рубашка. Сердце, обернутое во влажную рубашку – точно рыба, пойманная Анкизе.

Часть III. Синдром Сан-Клементе [69]

Мы прибыли на вокзал Термини в среду около семи вечера. Воздух был тяжелый и влажный, словно по Риму недавно пронесся ливень, который теперь закончился, напитав город влагой. До сумерек оставалось около часа; уличные фонари блестели нимбами света, а освещенные витрины пестрели удивительными сочетаниями красок.

Влага из воздуха беспощадно оседала на лицах испариной. Мне хотелось прикоснуться к лицу Оливера. Мне не терпелось поскорее оказаться в отеле, принять душ и броситься на кровать; хотя душ вряд ли поможет надолго – если только у нас в номере не окажется кондиционера.

И в то же время мне нравилась знойная истома, нависшая над городом, – словно лежащая на плече рука любимого, усталая и ослабевшая.