Назови меня своим именем

Может, у нас будет балкон. Я бы не отказался от балкона. Сидеть на прохладных мраморных ступенях и наблюдать, как над Римом заходит солнце… Минеральная вода. Или пиво. Крошечные закуски… Мой отец забронировал нам один из самых роскошных отелей в городе.

Оливер хотел сесть в первое попавшееся такси, а я – поехать на автобусе: зайти в переполненный салон и пробраться сквозь толпу взмокших тел, ощущая, как Оливер неотступно следует за мной.

Но стоило нам оказаться в автобусе, как мы мгновенно захотели сойти. Это уж слишком по-настоящему, шутили мы.

Я стал пробираться обратно к выходу через плотную толпу разъяренных пассажиров, которые не могли понять, какого черта мы ходим туда-сюда, и по пути наступил на ногу какой-то женщине.

– E non сhiede manсo sсusa, даже не извинился! – прошипела она, обращаясь к людям вокруг, которые продолжали протискиваться вглубь автобуса, отказываясь при этом выпускать нас наружу.

Наконец мы оказались в такси. Узнав название нашего отеля и услышав, что мы разговариваем по-английски, водитель поехал необычной дорогой.

– Inutile prendere tante sсorсiatoie, не надо срезать, мы никуда не спешим! – сказал я на римском диалекте.

Наши номера были соединены общей дверью, и, к нашему превеликому удовольствию, в номере побольше мы обнаружили балкон. Мы тут же распахнули французские окна и увидели, как заходящее солнце отражается в блестящих куполах бесчисленных церквей, раскинувшихся на необъятное расстояние до самого горизонта.

Кто-то прислал нам букет цветов и корзину фруктов. Записка была от итальянского издателя Оливера и гласила: «Приходи в книжный сегодня к половине девятого и возьми с собой рукопись. Мы устраиваем вечеринку в честь одного из наших авторов. Ti aspettiamo, ждем тебя».

Не считая ужина и последующей прогулки по улицам, никаких планов у нас не было.

– А разве я приглашен? – спросил я, испытывая некоторую неловкость.

– Теперь – да, – ответил Оливер.

Мы заглянули внутрь фруктовой корзины, стоящей у телевизора, взяли по инжиру и очистили их друг для друга.

Оливер сказал, что примет душ. Однако, увидев его обнаженным, я сразу же разделся сам.

– Только на секунду… – прошептал я, когда наши тела соприкоснулись; я был без ума от испарины, покрывавшей его тело. – Жаль, ты не можешь не мыться.

Его запах напомнил мне о Марции: в те дни, когда на пляже часами не было ни малейшего дуновения ветра и в воздухе стоял лишь сырой, пепельный запах обжигающего песка, она тоже буквально источала соленый аромат моря. Мне нравилась соль на его руках, плечах, спине вдоль позвоночника. Все это по-прежнему было для меня в новинку.

– Если ляжем в постель – никакой вечеринки не будет, – предупредил Оливер.

Эти слова, произнесенные с высоты блаженства, которое, казалось, никто не мог у нас отобрать, спустя годы будут возвращать меня в этот гостиничный номер и в этот влажный августовский вечер, праздник Феррагосто[70], когда мы оба, совершенно голые, стояли, облокотившись на подоконник, и наблюдали за течением невыносимо жаркого римского дня; ни один из нас еще не смыл с себя запах душного поезда, который, наверное, уже подъезжал к Неаполю, и купе, где мы спали, – моя голова на его – на виду у всех пассажиров.

Выглядывая из окна и вдыхая вечерний воздух, я понимал: таких мгновений, как это, у нас, вероятно, уже не будет – и все же не до конца этому верил. Оливер, должно быть, думал о том же. Мы разглядывали потрясающий городской пейзаж, курили и ели свежий инжир, стоя плечом к плечу, и каждый из нас хотел ухватить это мгновение, запомнить его навсегда. Вероятно, именно поэтому, поддавшись, казалось, самому естественному в мире импульсу, я принялся сначала гладить его ягодицы левой рукой, а затем входить в него средним пальцем.

– Если продолжишь в том же духе, вечеринка точно отменяется, – сказал Оливер, на что я попросил его сделать мне одолжение и смотреть в окно – только немного наклониться вперед. Спустя несколько мгновений мой палец полностью оказался в нем, и я вдруг понял, что мы можем начать, но не должны заканчивать: тогда, приняв душ и выйдя на улицу, мы, словно два оголенных провода, будем искрить при каждом соприкосновении. Рассматривая старые дома, мы будем изнывать от желания обняться; заметив фонарный столб на углу улицы, как псы, захотим его пометить; пройдя мимо художественной галереи, заглянем внутрь в попытках увидеть обнаженные тела на картинах; заметим улыбающееся нам лицо, и сразу же в уме начнем раздевать ее – или его, или обоих (если их будет больше двух), и пригласим выпить с нами, или отужинать, или все что они пожелают. Мы обнаружим Амура в каждом переулке Рима – потому что, задев его крыло, вынудили летать кругами.

Мы никогда не принимали душ вместе. И даже не были вместе в ванной комнате.

– Не спускай воду, – попросил я. – Хочу посмотреть.

То, что я увидел, породило во мне волну сострадания – к нему, к его телу, к его жизни, которая внезапно показалась мне такой хрупкой и уязвимой.