Не ангел

Барти думала, что никогда в жизни еще не была так счастлива. Впервые она почувствовала, что нужна кому-то. Ей очень нравилось жить в деревне, ходить по полям и лесам, сочинять истории, которые она потом записывала и отсылала Уолу. Ей нравилось помогать по хозяйству в поместье, собирать куриные яйца, косить сено — лето выдалось хорошее, и забот было много. Барти очень любила занятия с мисс Эдамс. Близняшки теперь стали по-настоящему милыми — строгая бабушка держала их в узде, и девочки беспрекословно выполняли свои обязанности: заботились о Саже и маленьком красавчике ньюфорестском пони по кличке Гораций. Он предназначался для всех детей, но катались на нем только близнецы и маленький Джей, потому что ни Барти, ни Джайлза лошади не интересовали.

Близняшки становились изумительно красивыми девочками, с блестящими темными волосами и огромными карими глазами, и они были миниатюрные, точно куклы. Девочки очень походили друг на друга внешне, да и по характеру, и никогда не разлучались. Разговор они вели всегда от первого лица множественного числа: «Мы не любим кашу», «Мы терпеть не можем арифметику», «Мы сегодня ни разу не упали с Горация», «Мы вычесали Саже шерсть». Пациенты обожали их, потому что девочки всех здорово развлекали. Привыкшие за все это время к увечьям офицеров, они подолгу простаивали рядом с безногими и безрукими людьми, рассказывали им, что делали за день, пели им песни, расспрашивали о войне и о том, не знают ли те, где их папа. Даже тяжелораненые и контуженые офицеры радовались их веселой бескорыстной заботе. Однажды леди Бекенхем наблюдала из дома, как Венеция держала безудержно трясущегося человека за одну руку, Адель — за другую, и при этом обе ободряюще заглядывали ему в лицо и уверяли, что скоро ему станет лучше.

— Весьма похвально то, что вы сделали для этого бедняги сегодня утром, — позже сказала она и, когда в следующий раз приехала Селия, объявила ей, что та может ими гордиться. — Все это сослужит им добрую службу в жизни, — заключила она, — помяни мое слово.

Барти и Джайлз по-прежнему оставались большими друзьями. Джайлз уже сильно подрос, и каждый раз, когда он возвращался домой, рост его, казалось, увеличивался на несколько дюймов. Он признался Барти, что теперь очень полюбил школу и ему жаль из нее уезжать.

— Но почему? Разве там нельзя остаться? — спросила Барти, а Джайлз несколько свысока посмотрел на нее и ответил, что, когда тебе исполняется тринадцать лет, ты идешь в паблик-скул[18], и ей это должно быть известно. Барти ответила, что не знала, а если бы знала, то не задавала бы вопросов.

Снова взглянув на Барти, Джайлз положил ладонь ей на руку.

— Прости, Барти, прости меня, — добавил он. — Может, погуляем, построим запруду на ручье, который мы тогда с тобой нашли?

Она согласилась и, запрыгав, пообещала, что по пути туда обгонит его вперегонки. Потом они строили запруду, и дружба была полностью восстановлена. Но подобные эпизоды напоминали Барти, что она не совсем такая, как он, что между ними по-прежнему лежит пропасть и ничто ее не устранит.

Но лучше всего, что рядом с ней Билли — брат, настоящий член ее семьи, они равные и родные по крови. Барти уже не чувствовала себя посторонней для Билли. Она была нужна ему и оттого счастлива. Билли тоже казался счастливым, он усердно трудился, хотя ему приходилось нелегко: деревянная нога плохо сидела и была неудобной. Он постоянно падал на скользком дворе, когда пытался ходить без костыля или когда скользил сам костыль. Поэтому Билли ходил весь в синяках и ссадинах, но никогда не жаловался и поднимался на ноги сам, отказываясь от помощи.

— Не хочу, чтобы мне оказывали милость, — свирепо говорил он при этом. — Коли я не справляюсь с работой, стало быть, придется уйти.

Леди Бекенхем относилась к такому поведению с уважением, нещадно критикуя работу, если она не отвечала ее чрезвычайно высоким стандартам.

— Эта лошадь еще грязная, вот здесь, взгляни-ка, за холкой, — бывало, говорила она. — Для конюха это никуда не годится, Билли. Давай-ка переделывай. Кстати, хомут закреплен неверно, я тебе дважды показывала. Что с тобой, Билли?

И он стоял с пунцовым лицом, закусив губу, но никогда не искал ни оправданий, ни особого отношения, даже тогда, когда растянул запястье и был вынужден несколько дней ходить с рукой на перевязи.

— Не смей мне помогать! — накинулся он на Шейлу, девушку-грума, когда та предложила наполнить за него поилки. — Я прекрасно справлюсь сам.

И Барти видела, что Билли в самом деле справляется.

— Боже мой. Это ужасно, — сказала Селия вслух.