Не ангел

— Я совершенно убеждена в двух вещах, — вставая, твердо сказала Селия. На лестнице раздались голоса — приехал доктор Перринг, вызванный прямо с рождественского обеда. — Не волнуйся, я все скажу доктору, тебе не придется. Тебе нужно известить Джаго. Будет очень подло, если ты этого не сделаешь. И ты обязательно, непременно полюбишь своего ребенка. Когда он родится. Вот посмотришь. Здравствуйте, доктор Перринг. Как любезно, что вы пришли. С веселым Рождеством! Можно вас на пару слов…

Для Оливера уезжать из дома было пыткой. Его отъезд на некоторое время отложили, позволив остаться еще на день. Наконец он облачился в форму.

— О-о, ты такой красивый, — сказала Селия, как всегда настроенная на позитивный лад. — Выглядишь моложе и отчаянным франтом, как Джек. Берегись, не то стащу с тебя форму и ты опоздаешь на поезд.

Они договорились, что Селия попрощается с ним дома — так ему будет легче. Их личное прощание наедине состоялось накануне ночью: он ласкал ее мягче, нежнее, чем ей помнилось за все время. Она понимала почему и боялась за него.

— Ты знаешь, что тебе скоро предстоит стать другим, правда? Стать агрессивным, жестким, причинять боль. Убивать. Это твой последний шанс побыть настоящим Оливером.

— Да, это так, — сказал он, целуя ее. Селия, ощутив соленый привкус, поняла, что он плачет, и почувствовала собственные слезы, готовые слиться с его слезами. — Меня пугает, Селия, насколько хорошо ты знаешь меня. Как я буду жить без тебя? Я не хочу измениться до такой степени, что ты больше не будешь меня так знать.

— Ну что ты, милый, — успокоила его жена, — для меня ты никогда не изменишься. Я это знаю.

Но почти всю ночь она пролежала без сна, неотрывно глядя на окно, страшась наступления рассвета и думая о том, что, хотя она прекрасно знала Оливера, тому не дано прочесть хотя бы десятую долю ее мыслей и чувств. И это позволяло ей владеть ситуацией и пока что сохранять в тайне будущего ребенка. Ну что же, пусть так и будет.

— До свидания, Джайлз, старина. Присматривай за мамой вместо меня, — наставлял Оливер.

Он поднял Джайлза, невольно обратив внимание на то, какой он худенький, даже тщедушный. Джайлз приник к отцу, уткнулся лицом ему в грудь.

— Не могу, — прошептал он.

— Почему? А кто же будет заботиться о маме?

— Меня ведь не будет здесь, — ответил Джайлз по-детски логично. — Я же буду в школе. Но я хотел бы снова вернуться домой, — добавил он, и в его голосе мелькнул проблеск надежды. Оливер отстранился, взглянул на него. Маленькое лицо сына было напряженным, большие темные глаза горели. — Мне там не нравится, папа, — прошептал он, — мне не нравится в школе.

— Не нравится? А раньше ты иначе говорил.

— Я знаю, но… — Джайлз замялся, оба посмотрели на мать. Она улыбнулась, но глаза ее были строгими. — Вообще-то, мне там нормально, — добавил он.

— Хорошо, — ставя его на пол, сказал Оливер, — вот и славно, я не хочу уезжать с тревогой о тебе. Ты же теперь глава семьи и обязан быть смелым и сильным.

— Я буду, — ответил Джайлз. — Обещаю.

— Барти, моя хорошая, до свидания. Береги себя, учись хорошо, и я жду от тебя какой-нибудь интересной истории. Может, мы даже что-нибудь опубликуем, когда я вернусь домой.

Барти начала писать рассказы — очень коротенькие, максимум на страничку, но, что поразительно для такого юного существа, она придавала им композицию и смысл. Одна история была про малиновку, которая потеряла крыло, но заметила, как ее несет на спине другая птичка; другая — про фею, чья волшебная палочка однажды перестала колдовать, так что пришлось сдавать экзамен в школе фей, прежде чем получить другую. Барти никому, кроме Оливера, не разрешала читать свои рассказы, и Оливер был очень тронут оказанным ему доверием и удивлен самими рассказами.

— Я постараюсь, — пообещала Барти, прикусив губу, силясь улыбаться и из последних сил сдерживая слезы.

Оливер в очередной раз поразился такому самообладанию у маленькой девочки.

— А что до вас двоих… — сказал он, подхватывая близнецов на руки. Да, здесь о самообладании говорить не приходилось: пользуясь возможностью привлечь всеобщее внимание, неспособные понять больше того, что папа на некоторое время уезжает, Венеция и Адель уткнулись головками ему в шею и, обвив ее своими маленькими ручками, ревели до тех пор, пока Селия и няня буквально не отодрали их.

— Бедняжки, у них такие нежные сердечки, — огорчилась Селия.

Няня ничего не сказала.