Не чужая смута. Один день – один год

Умерла Валерия Новодворская.

Главное, что останется от Валерии Ильиничны Новодворской, – это, конечно же, не её, прямо говоря, антигуманистические взгляды.

Останется её книжка про советских революционных поэтов, которых она ужасно, по-девичьи, любила и, в целом, понимала.

Во всех её работах о поэтах имелось одно мучительное противоречие: ей надо было доказать, что стихи у них были хорошие, зачастую гениальные, а идея, которая их на эти стихи вдохновила, – плохая, ужасная, чудовищная, хуже не бывает.

На самом деле влюблённость Валерии Ильиничны в советских поэтов объясняется элементарно: она сама была из их числа, она была поэтка, комиссарша, она, когда бы родилась несколько раньше, бегала бы в двадцатые за Маяковским, Багрицким и Луговским, а если ещё чуть раньше – конечно же, оказалась бы за «красных», а не за «белых», как, собственно, фактически все её собратья по идее, жизнь положившие на уничтожение «красной химеры».

Тогда, в 1917 году, у них (у их родителей) всё получилось, потому что русский народ был с ними, впереди них, позади них.

А в 1991 году народ посмотрел на них и постепенно разочаровался, озлился, разошёлся по своим делам: на этот раз ему не так сильно понравилось.

Влюблённость в народ, который рождает таких чудесных поэтов, и одновременная обида на народ, который со временем превратил Февраль и Октябрь 1917-го в свою традиционную медвежью, волчью, чернозёмную, громовую ярмарку, а 1991 год просто выплюнул, – всё это руководило Новодворской, и носило её по одному и тому же кругу.

Собратья по идее любили её (не все, но очень многие) за то, что она прямо говорила всё, что им не позволяло произнести «положение» и «здравый смысл». Она говорила, что гуманизм не распространяется на быдло, что русская империя должна быть разломана, и всем будет только лучше, если РФ войдёт очередным штатом в США, и тому подобное, тому подобное.

Всё это она делала, конечно же, от страсти к России, от неразделённой страсти, которая всю жизнь плясала в её весёлых и безумных глазах.

От нас ушёл несгибаемый большевик, всю жизнь пытавшийся победить большевизм.

Склоним над ней пыльные шлемы.

* * *

Над территорией Украины сбит малазийский «Боинг», погибли все пассажиры.

Российская либеральная интеллигенция кричит нечеловеческим голосом.

Самая большая подмена – вера в то, что стенания о сбитом «Боинге» прогрессивной публики и их сторонников в Европе – это приступ большого человеческого гуманизма.

На самом деле за этим всякий миг угадывается крик: «Разбомбите их всех! Заберите у них Крым! Накажите сепаратистов! Пусть поймут, с кем связались!»

О, как им хочется возмездия.

Вы знаете хоть одного человека, который печалится о гибели «Боинга», постит поэта Орлушу, сразу, немедленно, попросившего в рифму прощения за всех русских, и одновременно пишет: «Прекратите же бомбить мирные кварталы, грёбаные ублюдки!»

Вы знаете хоть одного человека, который равно помнит Небесную сотню Майдана и героев Донецкого сопротивления? В ужасе смотрит не только на фотографии погибших в самолёте, но и на фото сгоревших в Одессе?

Нет таких людей.

Посему – кривляйтесь, кривляки. Огрызка ломаного гроша не стоит это ваше милосердие.

* * *

Просмотрел патриотическую прессу.

Писатель и журналист Владислав Шурыгин, журналист газеты «Завтра» Денис Тукмаков очень вдумчиво и серьёзно ищут контраргументы своей позиции. Задаются вопросом: можно ли было из «Бука» с того самого казачьего поста, на который все ссылаются, выстрелить так, чтоб попасть в самолёт за 18 или за 30 км?

Писатель Вадим Левенталь пишет, что ждёт заключения комиссии и готов принять эту правду, и не прятаться от неё.

Это я знакомых «ватников и колорадов» перечислил.

В противоположном лагере вижу поэта Бахыта Кенжеева, который пишет, что никаких идиотических (т. е. не украинских) версий он воспринимать всерьёз не будет, «ведь мы же не верили советским газетам», – поясняет он. (Верить надо только английским: сегодня сразу десять журналов только в Англии вышло с заголовками «Путин убил триста человек…» – это ж цивилизация, свобода, презумпция невиновности и всё, что мы так любим; это тебе не фейки по Первому каналу.)

Другие хорошие люди цитируют поэта Орлушу, и размазывают слюни по честным лицам.

До сих пор я думал, что пока у твоей страны есть шанс – толкать её не надо, не стоит торопиться, никто ж не погоняет. Она сама упадёт, если виновата.

Но этих людей что-то погоняет, они торопятся изо всех сил. Они уже знают всё и обо всём и никаких вопросов себе не задают.

Вы знаете, если бы случилось чудо (его не случится, но если бы) – так вот, если бы случилось чудо и международная комиссия вдруг заявила бы, что самолёт сбили не русские и не донецкие, а кто угодно, неважно, кто, – знаете, какая была бы реакция у этих людей? Они бы не поверили.

Оно и действительно: чего Орлуше, стихи, что ли, переписывать заново.

* * *