Не доллар, чтобы всем нравиться

– Блин, – говорю я. – Кстати, о птичках: скорее всего, это мама.

Когда я беру трубку, в мамином голосе слышно отчаяние, хотя, скорее всего, она ждала меня на школьной парковке не больше двух минут.

– Элайза! Ты где?

– Извини, – говорю я, – эм, надо было встретиться после школы, сможешь забрать меня у дома одноклассника?

– Почему ты не напомнила?

– Извини, извини, я забыла.

– Где?

– Там же, где в прошлый раз.

Я отключаюсь, но мамино волнение передается мне, так что я в спешке начинаю собирать вещи. Потом я вдруг вспоминаю, что на мне до сих пор платье богини Правосудия.

– Где можно переодеться? – спрашиваю я Лена.

– Хоть здесь.

Когда я устремляю на него возмущенный взгляд, он смеется и добавляет:

– Или в ванной, она в конце коридора.

Заперев дверь, я быстро стягиваю платье, скатываю его в комок и запихиваю в рюкзак. Но тут, увидев свое отражение в зеркале, я понимаю, что надо привести в порядок лицо, а именно оттереть помаду, которая, кто бы мог подумать, оказалась поцелуеустойчивой. «Спасибо тебе, Серена», – думаю я, брызгая в лицо холодной водой. А еще я вспоминаю, что волосы у меня заплетены венком, что само по себе вроде безобидно, но только вот я не из тех девочек, которым подруги в школе делают косички, а мне не хочется давать маме дополнительных поводов допрашивать.

По пути обратно в комнату Лена я вынимаю из прически шпильки. Он по-прежнему лежит на кровати, читая «Приличные женщины редко творят историю».

– У тебя что, своих книг нет?

– Твоя кажется интереснее.

Впрочем, сейчас он только притворяется, что читает. Я сажусь на край кровати и расплетаю косу – бесцеремонно распутываю пряди пальцами, хотя и знаю, что он смотрит.

– Тебе очень идет с распущенными, – говорит он, когда я все расплела.

Щеки у меня теплеют. Мне непривычно слышать такие прямые слова от парня, да к тому же от Лена. Признаю, от этого меня охватывают эйфория и внезапный страх все потерять. Ощущение похоже на то, когда на языке лежит трюфель «Линдт», вкусом которого можно наслаждаться, только пока он тает. Вот он, мужской взгляд, понимаю я. Он одновременно чудесный и пугающий.

Я вскакиваю, собираю волосы в пучок.

– Если ты заметил, – говорю я Лену, – то мама точно заметила бы.

Внизу, у двери, я пытаюсь обуть кроссовки, но при этом не садиться, не откладывать книги и не снимать рюкзак. В процессе я прыгаю на одной ноге и дрыгаю другой, силясь всунуть пятку.

Лен забирает у меня книги, и задача становится намного проще.

– И что же… – начинает он, прислонившись к перилам в прихожей, – что будет теперь?

Я стараюсь не смотреть на него.

– Не знаю, – отвечаю я и забираю свои книги. – А ты как считаешь?

Лен рассматривает плитку на полу.

– Ты, наверное, права, – произносит он. – Даже если я откажусь быть главредом, наверное, надо нам немного… остыть.

Клянусь, в этот момент я потеряла остатки разума, потому что, хотя он и говорит в точности то, что, как мне кажется, он и должен говорить, но слышать я хочу совсем другое.

– Ладно, – соглашаюсь я, сглатывая. – Спасибо еще раз, что освободил меня от наказания. Наверное, с меня причитается.

– Забей.

Теперь обе кроссовки обуты, и я не знаю, куда себя деть.

– Ну, – говорю я, протягивая ему руку, – перемирие было очень приятным.

Лен чуть заметно улыбается.

– Тогда до следующего боя, – отвечает он, занося руку, как будто собирается от души пожать мою ладонь. А потом притягивает меня к себе и целует.

Когда снова гудит телефон, объявляя, что мама подъехала, у меня уже не остается времени на вопросы.

– Пока, – выдыхаю я и пячусь.

– Пока, – отзывается Лен, и я выбегаю за дверь.

27

Нет на свете более действенного средства очнуться от томных чувств (хотя всего несколько минут назад, пока ты усердно целовалась с парнем, казалось, что это совершенно невозможно), чем проехаться на машине с мамой. Не сказать чтобы я рекомендовала этот способ, но он определенно эффективный.

– Это кто? – спрашивает мама, когда я сажусь в машину.

Она припарковалась на подъездной дорожке к дому Димартайлов, и, судя по ее прицельному интересу, она явно хорошо рассмотрела Лена, пока он закрывал дверь.

– Лен, – отвечаю я. – Нас распределили в одну группу для проекта по английскому.

К счастью, хотя мы обсуждали его раньше, я почти уверена, что мама не помнит его имени. Но чтобы ее отвлечь, я добавляю:

– А еще в нашей группе та кореянка, Серена Хванбо.

– Которая всегда помогает на празднике «Здравствуй, школа!»?

Члены ученического совета вызываются помочь учителям на мероприятиях, куда приглашают родителей, так что многие из помощников маме знакомы.

– Ага.

– А где она?

Мама, похоже, чует, что дело нечисто. Она утверждает, что когда что-то случается со мной или Ким, ей об этом подсказывает шестое чувство, и проявляется оно обычно, когда нам этого меньше всего хотелось бы. Оно никогда не работает, если ты, скажем, настаиваешь, что не нарочно оставила ящик на кухне открытым, чтобы поиздеваться над мамой, хотя, конечно, ты ведь помнишь, что она миллион раз просила его закрывать.

– А, она уже поехала домой, – говорю я. – Она живет недалеко.