Не доллар, чтобы всем нравиться

– Мне кажется, в сцене на Палермской аллее какой-то перебор, – заявляет она, обращаясь больше к листку бумаги, чем ко мне. – Или, может, недобор…

Я выхватываю блокнот у нее из рук, чтобы она прекратила писать.

– Да подожди ты, что с тобой?

– Ничего, – огрызается она, пытаясь вернуть блокнот. – Мне просто надо, чтобы все было идеально. Еще пару поправок и…

– Но так можно без конца править и править, – замечаю я. – Такими темпами ты никогда его не доделаешь. Когда ты собираешься подавать заявку?

– А может, я и не собираюсь!

Дрожь в ее голосе заставляет меня сесть и выпустить блокнот. Вайнона цапает его и прижимает к груди.

– Ты не можешь отказаться, – говорю я. – Если ты не подашь заявку, то точно упустишь свой шанс.

– Да, но тогда мою работу не отклонят.

Эту фразу Вайнона говорит так тихо, что я едва слышу. Но тут я все понимаю, пазл складывается. Вот почему она раз за разом маниакально переписывала сценарий. Вот почему она заставляла нас постоянно переснимать. Потому что если фильм не окончен, его нельзя отдавать на суд жюри. Не нужно принимать тот факт, что он не оправдал твоих ожиданий (а может, не оправдала их ты сама).

А уж я-то знаю, что такое – не оправдать своих собственных ожиданий.

– «Подъездные дорожки» – это оно, Элайза, – говорит Вайнона. – И, наверное… Теперь, когда я всю себя вложила в него и даже в нем снялась, я тем более не хочу знать, что он недостаточно хорош. Не хочу знать, что я недостаточно хороша.

Дымка, видимо, почувствовала, что сейчас самое время подластиться, как умеют только собаки. Она входит в комнату и кладет голову мне на колени. Тонкие волоски на ее бровях подергиваются, когда она переводит взгляд с Вайноны на меня.

– Может, «оно» подчиняется другим правилам, – осторожно говорю я и глажу Дымку по голове. – Может, не существует этих двух полюсов: либо я гений, либо я ничтожество. Может, вся суть в процессе.

Подруга протягивает руку и чешет собаке спину, вызвав мощное виляние хвостом.

– Может быть.

– И вообще, – напоминаю я, – ты ведь сама говорила, что, возможно, люди в жюри фестиваля судят субъективно. Если они не понимают твою работу, то это они недотягивают.

– Ага, – хмуро отвечает Вайнона, – но, в конце концов, их оценка все равно имеет вес. – Блокнот соскальзывает с ее коленей, но она его не поднимает. – Например, если фильм получает «Оскар» или попадает в собрание классики компании Criterion. Я все равно хочу их признания. И мне кажется, если я не отточила свою работу до идеального состояния, то какие у меня могут быть шансы?

– Вайнона, – перебиваю я, – а тебе не кажется, что примерно то же мог бы сказать твой папа? У тебя нет задачи быть идеальной.

– Я знаю, – стонет она. – Я знаю.

– И да, твою работу могут отклонить, возможно, даже по субъективным причинам, но самое лучшее, что ты можешь сделать в этот момент, – использовать свой шанс. Попробовать, потому что твой фильм правда классный. Его точно стоит подать.

Вайнона пытается отмахнуться, но я ей не позволяю.

– Я серьезно. Прости, что в последнее время от меня было мало помощи, но клянусь, если бы мне показалось, что в фильме надо что-то поправить, я бы обязательно тебе сказала. Ты это знаешь.

Подруга вытягивается на полу.

– Да, точно, – медленно произносит она. – Но давай по-честному: в последние несколько дней, судя по твоим поступкам, мыслила ты не особо здраво.

Это наблюдение, хотя оно и достаточно верное, все же переворачивает вверх тормашками все мои внутренности.

– И прости за всю эту историю с Леном, – каюсь я. – Так криво вышло.

Вайнона перестала гладить Дымку, так что теперь они обе смотрят на меня с одинаковым выражением, будто спрашивая: «В чем дело?»

– Неужели ты не подумала, что будет, когда люди узнают?

– Если честно, я вообще почти не думала.

Она фыркает, и тут я наконец выкладываю ей все от начала и до конца. Как мы с Леном поцеловались. Как мы обжимались. Как узнала Серена. Признание о манифесте.

– В общем, – подытоживаю я, – остальное ты знаешь.

– Элайза, это просто цирк с конями.

– Ага. Надо было раньше тебе рассказать.

– Так почему же ты не рассказала?

Лоб Вайноны хмурится, но в ее вопросе слышится скорее обида, чем злость.

Ответ рождается глубоко в груди, и хотя мне хотелось бы закрыть на него глаза, я не могу.

– Я боялась, – признаюсь я.

Слова звучат скомканно и невыразительно, но это правда. Вся моя показуха, будто бы ничего не боюсь, в итоге оказалась пустым хвастовством.

– Я боялась, что ты больше других во мне разочаруешься и решишь, будто я позабыла о том, что действительно важно. И на самом деле будешь права.

Вайнона гладит Дымку по носу.

– Да, наверное, я бы тебя жалеть не стала, – соглашается она. – Как не пожалела Серену. – Она вздыхает и долго разглядывает ковер. – Как не жалею и себя.

– Ну, в отличие от тебя и Серены, я действительно свела на нет движение за феминизм в школе.

– Не соглашусь. – Подруга привстает на локтях, внимательно рассматривая меня. – Впрочем, ты никак не упростила задачу людям, которые хотели тебя поддержать.