Не доллар, чтобы всем нравиться

Тут на меня накатывает новая волна усталости, и я готова согнуться под всем этим грузом – наверное, это реакция на события последних дней, расплата за неверные решения и за все, что было до этого.

– Ага, – вяло отвечаю я. – Иногда мне кажется, что не стоило вообще ничего затевать.

– Да ну, ты же знаешь, что стоило, – говорит Вайнона. – И я тоже знаю. – Взгляд ее становится строже, и я закрываю глаза, готовясь к новым порицаниям. – Вот только в следующий раз, когда решишь мутить с патриархатом, будь добра, сообщи об этом сначала мне, а не Серене Хванбо. Кажется, я не так уж многого прошу от лучшей подруги.

Я смеюсь, чуть не тая от облегчения.

– Я запомнила.

– Особенно если этот парень будет приходить ко мне домой и спрашивать, где ты.

– Чего?!

У меня краснеют щеки.

– Не волнуйся, я его выставила.

– Что ему вообще было надо?

При этих словах Дымка пренебрежительно укладывает голову на пол, а Вайнона вскидывает бровь:

– А сама-то как думаешь?

Позже этим вечером, когда я лежу на кровати и пытаюсь запомнить новые испанские слова, Вайнона пишет, что «Подъездные дорожки» приняты для рассмотрения на Национальном фестивале юных кинематографистов. Я тут же отвечаю: «!!!!!!!» – и несколько минут мы обмениваемся радостными смайликами.

Потом мой телефон гудит из-за другого уведомления. Кто-то только что прокомментировал исходный пост Натали в «Инстаграме» – его до сих пор время от времени просматривают. Я, точно мазохистка, пролистываю скриншоты манифеста и, заново наполняясь стыдом и злостью, перечитываю собственные слова.

Но потом я дохожу до концовки – двух абзацев, которые написала не я.

«Я была лучшего мнения о своих досточтимых коллегах из «Горна». Но нет. Они никогда не отличались справедливостью. За три десятилетия существования этой газеты девушки занимали пост главного редактора всего семь раз. Это девятнадцать процентов. Даже в Конгрессе сейчас процент женщин выше. Даже в Конгрессе, представляете?

Сегодня «Горн» мог бы сыграть свою небольшую роль в том, чтобы слегка сдвинуть чаши весов. Вместо этого редакция выбрала очередного представителя мужского пола на пост, который почти по всем критериям должен был достаться представительнице женского пола, куда больше заслуживающей этой должности. Я разочарована, я разгневана, я оскорблена, – но, пожалуй, не удивлена».

И тут я кое-что понимаю. Если Лен опубликовал манифест, то… значит, он придумал концовку.

Но зачем? Он просто прикалывался? Может, это была пародия на то, что могла бы написать я?

Или он писал искренне?

Я представляю, как он стоял в редакции и считал портреты главредов-девушек или дома сидел на своем дурацком стуле с гербом Принстона и искал в «Гугле», сколько женщин избрано в Конгресс.

Свесив голову с края кровати, я проверяю, валяется ли «Жизнь: способ употребления» на прежнем месте. Ну, естественно, она так и лежит, раскрытая, первые страниц пятьдесят заломлены. Я инстинктивно протягиваю руку и спасаю книгу. Разглаживая страницы, я вспоминаю, что вообще-то мне должно быть фиолетово, в каком виде теперь находится книга Лена.

Я открываю ненавистный том в самом конце. Он завершается главой 99. Если бы Перек придерживался своей концепции описания всех квартир по принципу хода шахматного коня, то в романе было бы сто глав, по одной на каждую квартиру. Однако он, похоже, намеренно пропустил последнюю главу, просто чтобы сломать систему. Я успела кое-что прочитать о Переке и выяснила про его фишку: он считал, что структурные рамки могут стать поводом для написания произведения, но истинное творчество и глубокий смысл появляются тогда, когда автор делает клинамен, то есть намеренное отклонение от заданных ограничений.

Получается, Лен был прав, когда сказал, что все творчество Перека крутится вокруг правил. И хотя я этого не хотела слышать, он намекнул, что это также включает и их нарушение. Многие считают, что от этого работы Перека становятся более гуманистическими или, по крайней мере, более философскими. Потому что, пожалуй, в жизни все никогда не бывает строго по правилам, как мы ожидаем.

Я снова беру телефон и загружаю последние сообщения от Лена.

Я все испортил, Элайза. Прости.

Пожалуйста, давай поговорим.

Я думаю, может, ответить ему, но вместо этого блокирую телефон и гашу свет. В темноте я поворачиваюсь на бок и съеживаюсь, подтягивая к груди край пледа.

Чтоб тебя, Лен. Сколько раз мне казалось, что я тебя насквозь вижу.

39

Следующиим утром первым уроком у меня идет химия, во время которой я пытаюсь что-то прочитать по истории США. Тут начинаются утренние объявления под пение Отиса Реддинга.