Не-доросли. Книга 3. Метель

Жареным напахнуло сразу же, едва Влас отворил дверь с крыльца в сени. На мгновение он задержался на пороге, ловя запах ноздрями, безошибочно определил – скородумка-чирла на топлёном сале с оленьей грудинкой. У нас гости? – мелькнула мгновенная мысль.

Дверь в жило была отволочена настежь по летнему теплу.

Шагнул через порог и понял, что не ошибся.

За столом в красном углу сидели двое. Один – спиной к двери, и по спине этой Влас сразу же узнал отца. Второго, который сидел в углу под самыми иконами (почётное место!) он тоже знал.

Лейтенантские эполеты, тёмно-синий мундир нараспашку, рядом на лавке – суконная фуражка. Знакомые очертания лица, – высокие брови, резко очерченные скулы и запавшие щёки, прямой нос с фигурно вырезанными крыльями, холодные голубые глаза. И главные отличия от среднего брата – светлые, недавно проросшие усы, волевой подбородок (у того – мягкий, совсем ещё мальчишеский).

Старший лейтенант Завалишин. Николай Иринархович.

Заслышав шаги, отец обернулся и встретил Власа весёлой улыбкой (а то и не просто весёлой, а и чуток навеселе, пожалуй). Так оно и есть, – вон на столе высится полупустой пятериковый полуштоф зелёного стекла[1].

– А, здравствуй, сын!

– Здравствуйте на все четыре ветра, господа офицеры, – церемонно поклонился Влас, хотя больше всего ему хотелось сейчас расплыться в улыбке. Мать следила за ними от печи, скрестив руки на груди и то и дело кося взглядом на устье печи, где из-за заслонки тянуло жаром, и сочился запах той самой чирлы.

– Не стоит церемониться, – добродушно ответил Завалишин – он был старшим в чине. Отец, всего лишь мичман, смолчал, только опять добродушно ухмыльнулся. – Присядь-ка с нами, если отец не возражает.

– Не возражает, – кивнул Смолятин-старший, и Влас внезапно понял, что эта его пьяненькая ухмылка на деле – не больше, чем маска. С чего бы это он? – поразился Влас, но думать про это было сейчас некогда.

Он осторожно примостился за стол у самого края. На шитой небелёной скатерти – две глубокие каповые миски с грязными ложками, крупно нарезанный ржаной хлеб, чашка с крупной солью, сероватой и не очень чистой, молодой лук – зелёные перья с белой головкой, первые огурцы, пупырчатые, в мелких капельках воды, прошлогодняя квашеная капуста в глубокой миске – из погреба, с ледника. Влас со вкусом облизнулся, и мать тут же, словно только того и ждала, положила перед ним ореховую ложку и поставила каповую миску с густо парящими щами, где сквозь капли жира просвечивали волокна мяса и лохмотья капусты. Смолятин-младший черпанул ложкой, глотнул обжигающие щи, и, спохватившись, глянул поочерёдно на отца и на старшего лейтенанта. Что-то они ему скажут?

– Ну как успехи в корпусе, гардемарин? – с доброй усмешкой спросил Завалишин.

– Не гардемарин пока что, – возразил Влас, продолжая жевать, благо и отец, и старший лейтенант кивками поощрили его, видя, что он замер с ложкой над щами. – Кадет.

Он вздохнул, против воли вспоминая Петербург.

– Успехи, – протянул он задумчиво. – Успехи хорошо, в роте я первый, может быть, даже и не в одной роте… трудно сравнивать. По высшим баллам иду во всяком случае. Зейманом в корпусе зовут.

Без хвастовства сказал, честно. Да и чего стесняться, если и вправду это так.

– Стало быть, не зря отец тебя в корпус направил, – всё так же добродушно сказал старший лейтенант.

– Не зря, Николай Иринархович, – подтвердил Влас и смолк, не зная, что ещё сказать. Разговор вдруг показался ему каким-то пустым и нарочитым.

– Братья писали, в Петербурге осенью наводнение было? – спросил Завалишин, щурясь на Власа.

– Было, ваше благородие, – оживился Смолятин-младший. – Нас с друзьями через Неву на обломке шкуны тащило и по всей Сенатской площади до самого памятника государю Петру. Ваш брат, Дмитрий Иринархович нас потом и спасал. На вельботе адмиральском. Кораблей в Петербурге и Кронштадте на берег повыбрасывало – страсть…

Влас увлёкся. Осенние события встали в памяти как живые, словно это только вчера хлестала вода в окна первого этажа корпуса, плескалась на лестнице, а они ныряли в подвалы, спасая прислугу. Справедливости ради стоило конечно, сказать, что ныряли-то как раз старшие кадеты, «чугунные» и гардемарины, а не они.

Смолятин, помявшись, и сказал. Не стал скрывать.

– А корабли какие выбросило, не слышал? – хмуро спросил отец.

– Да что мы услышим, в корпусе-то? – неохотно повёл плечом Смолятин-младший. – Если только сплетни. Бриг «Олимп», на котором Иван Фёдорович Крузенштерн в прошлом году девиацию компаса делал. Бриг «Кадьяк». Бриг «Ида», – он помедлил несколько мгновений, вспоминая (отец и Завалишин кивали в ответ на каждое название судна – должно быть, и так знали всё), потом выдохнул. – Всё. Больше не знаю. Может и ещё какие-то были. Пароход вон на самую Стрелку выбросило, а шкуну прямо перед нашим корпусом разбило волнами.

– Что ж, – размеренно вымолвил Завалишин. – Стало быть, наша миссия как раз кстати будет.