Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Влас на этот раз промолчал – распространяться о приезде отца и о том, что он уже получил свидание, явно не стоило. А справедливость государя… что ж, на нее и следовало уповать, должно быть.

– А здесь, – Воропаев повел рукой вокруг, обозначая Кронверк перед крепостью, – всё-таки гулять не стоит. Часовые стрелять, конечно не будут, да и тревогу вряд ли поднимут, а вот доложить по команде могут. И тогда в корпусе вам не миновать неприятностей.

«Нам сейчас только неприятностей в корпусе и не хватает», – кисло подумал Грегори. А штабс-ротмистр только козырнул:

– Впрочем, мне пора господа, прошу меня извинить. Рад был познакомиться. Честь имею! – он обернулся к Завалишину, мгновение помедлил, словно хотел подать руку, но не решался. Сдержался. Не подал. – Прощайте, господин лейтенант. Рад, что вы сумели оправдаться. Надеюсь, зла вы на меня не держите. Честь имею!

Штабс-ротмистр рубанул воздух ладонью, отдавая честь, резко поворотился – только взлетели длинный полы шинели и ножны сабли – и зашагал прочь по набережной.

– Дмитрий Иринархович! – теперь можно было не сдерживаться, и Влас качнулся навстречу лейтенанту.

– Всё потом, кадет, – процедил Завалишин, мотнув головой. – Воропаев совершенно прав – не стоит здесь оставаться. Идёмте!

Дмитрий Иринархович остановился только у Банковской переправы, обернулся к мальчишкам.

– Итак, Аникей арестован? – отрывисто спросил он, и Влас, мгновение назад готовый броситься лейтенанту на шею, чуть отступил и потупился.

– Точно так, господин лейтенант, – пробормотал он. Почти прошептал даже.

– Не обижайтесь, кадет, – голос Завалишина чуть дрогнул, он окинул взглядом всех троих друзей. – Но дело – прежде всего, не так ли? Ваши друзья, я так понимаю, посвящены в тайну?

– Настолько же, насколько и я, – кивнул Влас. – Вас отпустили?

– Точно так, кадет, точно так, – Завалишин поправил бикорн. – У обвинений не оказалось никаких доказательств…

Грегори против воли почувствовал, как на челюсти вспухают желваки, – время словно вернулось на два месяца назад, снова вокруг него вставали грозы ноября, когда между ним и его друзьями легла пропасть ссоры из-за заговора и мятежа. Всё возвращалось, ничего никуда не ушло.

И тут же, словно услышав его мысли, обернулся Глеб:

– Грегори! А ты откуда знаешь этого жандарма?

Слово «жандарм» литвин выговорил едва ли не с ненавистью. Да и тон был далек от приветливости. И тут же Влас глянул неприязненно.

И правда, откуда ж?

– Бросьте, молодые люди, – вмешался Завалишин. – Я уверен, что это всего лишь случайное знакомство.

– Да, случайное, – кивнул Грегори лейтенанту с благодарностью. – Дорожное.

Дмитрий Иринархович уже ушел, скрылся в вихрящейся пелене сырого снега («Спешу, господа кадеты, спешу!»), а кадеты все стояли около Банковской переправы, переминаясь с ноги на ногу. Прошлое снова властно встало за их спинами, с насмешкой смотрело им в затылок, дышало в ухо. Заныли недавно зарубцевавшиеся шрамы, следы дуэли на штранде у Галерной гавани. И ни один из троих не мог вымолвить решающего слова – что-то мешало.

Грегори злобно пнул подвернувшийся под ногу комок мерзлого снега – комок вылетел за низкий гранитный парапет, зарылся в снег на Неве, в глубокой борозде тут же ясно затемнела вода – и поворотился к друзьям. Но рот открыть не успел – помор опередил.

– Расскажешь? – спросил он отрывисто, глядя куда-то в сторону Стрелки. – Про свое дорожное знакомство?

Влас говорил без враждебности, и внутренний зверь Грегори чуть пригладил готовую встать дыбом щетину на загривке.

Рассказал.

Про то, как летом ехал в Петербург дилижансом.

Про попутчиков.

Про пистолеты в саквояжах.

Про всё.

Друзья слушали с интересом, а верили или нет – не понять.

В конце Влас всё-таки взглянул весело и открыто, а Глеб по-доброму усмехнулся.

Поверили.

Прошлое, злобно ворча и скаля гнилые клыки, медленно отступило и скрылось за парапетом набережной.

5. 22 января 1826 г.

Овсов пришёл в спальню через час после окончания занятий.

Отворил дверь из коридора чуть ли не пинком, покачался несколько мгновений с пяток на носки, расставив ноги и заложив руки за спину. За его спиной коридор был залит тускло дрожащим светом от масляных ламп, лицо, полускрытое тенью от низко надвинутого бикорна, разглядеть было сложно. Да никто из кадет особо и не старался – кому сдался тот Овсов, чтоб его разглядывать, кто его не видал?

Капитан-лейтенант, помедлив несколько мгновений (должно быть страх хотел на кадет нагнать, да вот только никто его не боялся – не боялись и тогда, когда директорствовал его дядя, адмирал Карцов, не боялись тем более, и сейчас, когда дядя этот давно уже не был директором), перешагнул порог, вышел на свет.