Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Пьян, что ли? – мгновенно подумал Глеб, как только разглядел лицо офицера. И почти тут же поймал себя на мысли, что не знает, как зовут Овсова – его кадеты между собой всегда называли только по фамилии. Литвин отлично знал о существующей среди офицеров русского флота традиции обращаться друг к другу по имени-отчеству, но он не мог себе представить не только то, чтобы кто-то величал Овсова, скажем, Иваном Сергеевичем или Федором Николаевичем, но и самого Овсова на палубе фрегата или брига.

Нет, Овсов пьян не был – его не пошатывало, от него не было никакого запаха, вот только на щеках горел какой-то странный румянец, а глаза блестели слишком весело. И видно было, что капле́й[4] едва сдерживает кривую злорадную усмешку.

«Пакость какую-то приготовил, не иначе», – тут же решил Глеб.

Бикорн на голове офицера сполз чуть набок, нависая на правое ухо, завитые усы воинственно торчали вверх. Овсов равномерно похлопывал стеком[5] по левому сапогу. «Ишь, вооружился, – чуть ли не с ненавистью подумал Глеб, опять утверждаясь в мысли, что Овсов, пусть даже и не пьян, но явно чуть подвыпил. – Лошадник».

Старший лейтенант, между тем, прошёлся по спальне из угла в угол, с удовольствием разглядывая воспитанников, и мелодично позвякивали шпоры (трень-брень, трик-трак!), совсем как у штабс-ротмистра Воропаева («С морским-то мундиром да шпоры? Дурак дураком!»), хотя тут Глеб неожиданно понял, что давешний едва знакомый жандарм ему гораздо симпатичнее, чем эта морда, знакомая уже второй год.

Овсов дошел до красного угла, поворотился и остановился по иконами. Огонёк лампады плясал прямо над верхушкой бикорна, и Глеб едва подавил смешок. Покосился на Власа и Грегори – они не смеялись. Влас глядел равнодушно, а Грегори разглядывал капитан-лейтенанта с нехорошим интересом – так натуралист глядит на редкого жука, собираясь наколоть его булавкой.

Мизансцена затягивалась – актер из Овсова был отвратительный и бездарный.

– Ну что, птенчики? – нарушил он, наконец, молчание. – Допрыгались? Допелись? Долетались?

«Да что случилось-то? – завопил про себя Глеб и увидел в глазах друзей тот же самый вопрос. – Овсова назначили директором? Война с Англией или турками началась? Нева вспять потекла? Корпус неведомым способом перенёсся на необитаемый остров и из офицеров в нем только Овсов?»

Последний вариант казался самым вероятным, но и в этом случае рано радуется капле́й.

«А было б неплохо, кстати, – вдруг подумал Глеб. – Оказаться на необитаемом острове, и чтоб одни мальчишки. Без офицеров, без розог, без клятой политики… без царей тех и вождей!»

А Овсов, между тем, продолжал.

– Молчим?! – он тяжело оглядел спальню.

– Ваше благородие, – подал голос кто-то из угла, – кажется, даже Венедикт. – Мы молчим потому что не понимаем, что вы хотите сказать.

Лицо Овсова перекосила кривая усмешка.

– А я поясню, кадет Иевлев («И правда – Венедикт!»), – сказал он ещё тяжелее. – Вы все… вся ваша теплая компания, а особенно – ваша несвятая троица (рукоятью стека он поочередно указал на Смолятина, Невзоровича и Шепелева) изрядно выпили крови не только у меня, а и у обоих директоров, и даже у добрейшего князя Ширинского! Своими выходками, своим непослушанием, нарушениями дисциплины и порядка! Но теперь – всё! Конец вашей вольнице! Крест, хер[6], гроб с музыкой и процессией! Я понятно выражаюсь?!

Глеб, Грегори и Влас стремительно переглянулись – они по-прежнему не понимали ничего, но Невзорович постепенно всё-таки начал в душе склоняться к самому невероятному варианту – что случилось что-то невероятное, и Овсова назначили директором. Адмирала Рожнова убили террористы-кинжальщики? Или он оказался замешан в события четырнадцатого декабря, и его арестовали жандармы? Или он слёг с какой-нибудь болезнью – оспа, инфлюэнца[7], цинга или, не дай бог, насморк?

Но Овсова несло, он не мог остановиться, и всё быстро прояснилось.

– Не так давно его императорское величество государь вызывал его высокопревосходительство директора и высочайше указал на активное участие выпускников корпуса в известных всем событиях, – казалось, Овсов сейчас запоёт – таким одухотворённый вдруг стало его лицо. «Сколько пиетета» – насмешливо подумал Глеб. А старший лейтенант продолжал, отчётливо, едва ли не слогам чеканя каждое слово. – Его высокопревосходительство по доброте душевной умолчал о том, что в беспорядках были замешаны не только выпускники корпуса (которые, как ни крути, а всё-таки взрослые люди!), но и воспитанники!

Рукоять стека опять поочередно указала на Невзоровича и Шепелёва и особенно задержалась, указывая на Смолятина – должно быть, Овсов намекал на участь Аникея.