Не ее дочь

Эми взвесила свои возможности. Если она ляжет, половина тела свесится с кушетки: та просто недостаточно широка. И она будет чувствовать себя неловко и волноваться, не свалится ли на пол, как желе из миски.

Барб почувствовала ее неуверенность.

– Но если вам удобнее сидеть, это тоже годится. Откиньтесь на спинку, пусть голова и плечи отдохнут. Это ваше время, а не мое. Сами решайте, как вам удобнее.

Лучше бы Барб этого не говорила. Это не ее время, у нее никогда не бывает своего времени. Даже здесь она столкнулась с препятствием в виде собственной неуклюжести, с телом-горой. Даже здесь пристально рассматривают ее внешнее «я», а не внутреннее, более привлекательное и тонкое. Боже, ее настолько истощили постоянные мысли о собственном весе и внешнем виде, что хотелось завыть с тоски, забиться куда-нибудь и есть, есть, есть. Она плоть от плоти своей матери, которая тоже была грузной и крупной, но мать научилась извлекать из этого преимущества, а Эми сдалась. Разочаровала и мать, и саму себя. Почему она не может быть сильнее и смириться с тем, чем одарил ее Бог?

Потому что не может, вот почему.

Она откашлялась, желая уже приступить. Сейчас, сидя на этой хлипкой кушетке, ей как никогда прежде хотелось вырваться из границ собственного разума.

– Чувствую, вы уже готовы. – Барб наклонилась вперед, сложив руки на коленях, и уставилась на Эми. – Вы готовы, Эми?

Эми кивнула и откинулась назад, закрыв глаза. А куда девать руки? Она просто опустила их ладонями кверху и выдохнула так медленно, что успела досчитать до пяти.

– Хорошо. Очень хорошо. Сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов. Не подсчитывайте их длительность, пусть вас ведет ритм собственного дыхания. Посмотрите наверх, словно закатили глаза и пытаетесь разглядеть собственный лоб. А теперь, оставив глаза в таком положении, представьте, что стоите наверху лестницы и собираетесь спускаться.

Так все и началось. Эми начала соскальзывать вниз, разум раскололся, как яйцо динозавра, и она погружалась в него, слой за слоем, в надежде найти нечто иное, древнее и священное.

* * *

Эми очнулась, чувствуя себя так, будто чудесно выспалась после таблетки снотворного.

– Все закончилось?

Язык ворочался во рту как улитка. Она ничего не помнила. Все получилось? Или гипноз не подействовал?

Барб улыбнулась.

– Все закончилось. По крайней мере, на сегодня. Вы прекрасно откликаетесь на терапию, Эми. Это очень хорошо.

Барб вытащила кассету из диктофона и всунула ее в соседнее устройство.

– Это для вас. Чтобы вы могли прослушать нашу сессию. Узнаете, до чего мы добрались.

– До чего добрались?

Все было как в тумане, слова застревали во рту.

– Да, дорогая. Мы отправились в прошлое. Не вошли в него, но стало понятно, что вы открыты и готовы к терапии. – Она посмотрела на часы. – Прошло почти три часа.

Эми выпрямилась.

– Три часа? – Ей нужно быть дома. Она не рассчитывала, что это займет столько времени. – Я думала, мы лишь проверим, насколько я восприимчива.

– Ох, Эми, вы весьма восприимчивы. Еще как. Мы только что это выяснили.

Эми ощутила возвращение привычной тревоги. Эта женщина отняла у нее столько времени, а она даже не заметила. Прошло три часа, а ей нечего принести домой, за исключением крохотной записи?

– А почему я ничего не помню?

– Ну, некоторые люди погружаются в транс, а другие помнят все происходящее. Подсознание у каждого работает по-разному. Даже если вам так не кажется, на самом деле вы осознаете происходящее. Иногда просто требуется чуть больше времени, чтобы переориентироваться с настоящего на прошлое. – Барб щелкнула пальцами. – Вы вспомните. Люди часто вспоминают, когда слушают запись.

Эми хотелось получить запись. Она протянула руку, и Барб отдала ей аппарат.

– Но принесите диктофон на следующую встречу, хорошо? Нам предстоит интересная работа.

Эми встала, и комната поплыла перед глазами. Она снова села.

– Давайте я принесу вам воды, и можете посидеть тут, сколько понадобится, прежде чем ехать домой.

Эми кивнула и потеребила в руках диктофон. Она выпила воды из пластикового стаканчика, и ее проводили на выход, но сначала записали на следующие три сессии.

В машине она повозилась с крохотными кнопками диктофона и нажала на старт. Тишину прорезало шипение, и Эми приглушила громкость. Потом она услышала голос Барб, успокаивающий и уверенный, погружающий ее в транс вереницей слов. Через несколько секунд она услышала собственный голос, низкий и размеренный. Она перенеслась в 1963 год. Ее звали Грег. Она, Эми Таунсенд, оказалась тихим и спокойным мужчиной по имени Грег! А потом она заговорила. И все говорила и говорила. О жизни редактора газеты, о родителях, которые бросили его, узнав, что он гей, об оглушающей депрессии и о последнем дне со стаканом виски, плачем навзрыд и револьвером на отутюженных серых брюках.