Не горюй!

Давно небритый мужчина стоял, прислонившись к витрине гастронома, рядом с ним нетерпеливо подпрыгивал, вглядываясь в прохожих, Федул.

— Который час? — мрачно спросил мужчина.

Федул метнулся к проходившей мимо женщине с авоськами:

— Гражданочка, который час?

— Без двадцати шесть.

— Без двадцати шесть, — мрачно сообщил Федул мужчине.

— Где же он? — так же мрачно спросил тот.

— Обещал в пять… — Федул виновато полез в карман, достал три копейки, дал мужчине. — Вот еще.

Мужчина, брезгливо поморщившись, смахнул монету в карман.

Федул заискивающе посмотрел на него сверху вниз, возмущенно ударил кулаком по ладони.

— Ну, Афоня! Не люблю я таких людей! — Он метнулся к стоящему неподалеку мужчине с битком набитой сумкой. — Товарищ!

Мужчина оглянулся. Федул глянул по сторонам, зашептал на ухо:

— Третьим будешь?

Но тут мужчину окликнул строгий голос:

— Вася!

И он, не ответив Федулу, заспешил к вышедшей из магазина жене. Расстроенный Федул вернулся к мрачному приятелю.

— Ну где же он?

Федул виновато развел руками.

В магазине «Илья Муромец» из-за висевших на вешалке костюмов доносился приглушенный голос Борщова:

— Вот такой… здесь вот так.

Укрывшись от любопытных взглядов, Борщов объяснял продавцу в клетчатом пиджаке фасон нужного ему костюма.

— Польский? — спросил продавец.

— Да не… — Борщов показал расходящиеся в стороны полы пиджака: — Здесь вот так!

Продавец пожал плечами:

— Финский, что ли?

— Да не! Здесь вот кругло, — Борщов показал на лацканы, — а в кармане у него платочек был и авторучка шариковая…

Продавец подумал:

— Голландский. — Он протянул Борщову руку: — До свидания.

— Чего? — недоуменно спросил Борщов.

— Нет таких. Кончились. — Продавец пожал Борщову руку, пошел от него.

Борщов схватил его за рукав.

— Ну сделай! — Он подмигнул продавцу. — Я не обижу.

— Завтра заходи… — зашептал продавец.

…Назавтра в том же магазине Борщов стоял перед зеркалом с застыло-сосредоточенным лицом, в пиджаке в крупную клетку, при бабочке, в модной, маленькой, почти без полей, кожаной шляпе.

— Да улыбнитесь же! Улыбнитесь! — говорил ему продавец. — Кто ж так улыбается?! Дайте. — Снял с головы Борщова шляпу, надел на свою голову. — Учитесь! Улыбка должна быть как солнечный луч в мае! — Продавец оскалил желтые зубы. — Видите?! Улыбайтесь!

Жильцы дома Борщова под руководством пенсионера-общественника дружно благоустраивали площадку для сушки белья: Коля, старичок в махровом халате и женщины высаживали кустарник, мужчины устанавливали металлические стойки с крюками. Рахимов и Воронцов тащили носилки.

Борщов вошел во двор, пошел вдоль дома.

— Дормидонт! — вдруг услышал он. — Дормидонт!

Борщов остановился, увидел сидевшую на скамейке Катю. На другом конце скамейки чинно сидела старушка в джинсах.

— А… Привет… — сказал Борщов без особой радости. Катя встала, подошла к нему, протянула руку:

— Здравствуйте.

— Привет.

— А я вас два часа дожидаюсь…

— Ну? — Борщов полез в карман за папиросой.

— Вы меня извините, пожалуйста, что я тогда у вас заснула: я до этого три смены дежурила. У нас две девочки сразу заболели, а одна в декрет ушла… — Катя улыбнулась. — Зато теперь четыре дня свободна. Она посмотрела на Борщова.

— Лафа, — сказал Борщов. — Хозяйством можно заняться. Постирать. Поскоблить… Беликов!

Устанавливавший стойку на площадке для сушки белья Беликов оглянулся.

— Кто же так ставит?! Криво же! С отвесом надо! — наставительно сказал Борщов.

— Помог бы лучше, консультант! — обозлился Беликов.

— Некогда! Политзанятия завтра провожу. Подготовиться надо… — озабоченно пояснил Борщов Кате.

— Хотите, я вам помогу? — предложила Катя.

— Не, не надо. Я до всего привык сам доходить, своим умом. — Борщов расстроенно кивнул в сторону площадки для сушки белья. — Ну народ, ну народ: сикось-накось же ставят! Ничего толком сделать не могут. А ведь для себя. — Он протянул Кате руку: — Ну, я побежал, посвободней буду — звякну!

— Дормидонт! — вслед ему крикнула Катя. — Как же вы мне позвоните? Вы же моего телефона Не знаете!

— А… правда, какой?

— Запомните. Четыре полета, полета два… Я запишу на всякий случай!

Катя торопливо достала блокнотик, вырвала из него листок, написала номера телефона, протянула листок Борщову.

— Ага. — Борщов сунул листок в карман. — Спасибо… — отер виски. — Что-то я расхворался — пойду лягу…

— Может, вам лекарства какие-нибудь нужны? — забеспокоилась Катя.

— Нет, спасибо. Я домашними средствами всегда лечусь. Настойкой… из травок… Тетка мне присылает. — Борщов снова протянул Кате руку: — До свидания, Катя… Поправлюсь — позвоню…

Информационная программа «Время» рассказывала о разгоне студенческой демонстрации. Мелькали пластиковые маски на лицах дюжих полицейских, дубинки, окровавленные лица демонстрантов.

Одетый по-домашнему Коля — в застегнутой на все пуговицы пижаме, в мягких тапочках — сидел перед телевизором, Борщов лежал на тахте, перебирал струны гитары.

— Сволочи! Фашисты! Куда ООН только смотрит?! — возмущался Коля.

Борщов покосился на экран телевизора, отложил гитару.