Не горюй!

— Да погоди, Борщов, не егози… — Председатель повернулся к Афоне: — Вы серьезно к нам, или он брешет как обычно?

— Серьезно, — ответил Афоня.

— Квартиры, что ли, не было?

— Была, — вмешался Егоза. — Только что по телефону! Сдали! Ты вот что, не мудри, а то он ноги в руки и — в «Красную зарю».

— Ты можешь помолчать, Борщов? — Председатель снова повернулся к Афоне: — У вас что, какие-то неприятности?

— Почему? Все нормально.

— А чего ж вы из города уехали?

— Честолюбие у меня атрофировано… — грустно признался Афоня.

«Беларусь», вихляя, мчался по деревенской улице. Сияющий Борщов сидел за рычагами, Егоза рядом командовал:

— Лево руля! Так держать! — Он высунулся из кабины. — Нюрка!

Из окна избы с резными наличниками выглянула женщина в бигудях.

— Чего?

Василий высунулся из кабины:

— Конек-Горбунок приехал! — Он хлопнул Борщова по спине. — Друг детства! Мы с ним на одной парте сидели!

— Иди сейчас же домой! — сердито сказала женщина.

— Да ты что? Он это дело не употребляет! У него аллергия! — сообщил Егоза жене и повернулся к Афоне: — Эх, надо было трехкомнатную просить!

— Сколько лет в городе угробил! Ну ничего, теперь мы заживем! — сокрушался Афоня.

— На рыбалку будем ездить, — мечтал Егоза. — Я мотоциклетку купил! Нюрке — ни-ни. Она пока в курятнике у Федота стоит! Глади, Иван Иванович Иванов!

На скамейке перед изгородью грелся в лучах подбиравшегося к лесу солнца бородатый дед в картузе. Проносившийся мимо трактор резко затормозил. Из кабины высунулись Борщов с Егозой.

— Иван Иванович Иванов с утра ходит без штанов, — выпалил Егоза.

— А Иванов Иван Иванович, он одевает штаны на ночь! — закончил Борщов.

Дед вскочил, замахал палкой вслед трактору. Довольные шуткой, Борщов с Егозой сотрясались от смеха. Егоза потянулся к транзисторному автомобильному приемнику, включил его.

Заглушая рев двигателя, в кабине бодро зазвучала популярная мелодия. Борщов с Егозой дружно подхватили ее:

А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти еще смогу
Соленый Тихий океан,
И тундру, и тайгу!

Гогоча двигателем и гремя музыкой, трактор вылетел на пригорок, на другом склоне которого стояла изба с заколоченными окнами. Трактор резко затормозил. Борщов высунулся из него, разглядывая избу.

— А почему заколочена? — недоуменно спросил он.

— А ты что ж, хочешь, чтоб в ней козы паслись? Эй, Афоня! — Из-за изгороди напротив избы с заколоченными окнами выглядывал русоволосый мальчуган.

— Зови деда и колун тащи! — приказал ему Егоза.

Не сводя глаз с избы, Борщов вылез из трактора, растерянно спросил:

— А где тетя Фрося?

— Как где? Умерла… — Егоза растерянно посмотрел на сникшего Борщова. — А ты разве не знаешь?

— Когда?

— Прошлой осенью… — Егоза выключил приемник, сочувственно посмотрел на друга. — А я думал, ты знаешь. Я ж тебе телеграмму дал… Как же так? Ты что, не получил?

Егоза вздохнул:

— Ты постой, я за ключом схожу…

Он пошел через улицу. Борщов, не двигаясь с места, смотрел на избу с заколоченными окнами, черную покосившуюся избу, где он родился. Медленно побрел к ней. Поправил калитку в покосившейся изгороди — калитка жалобно скрипнула. Вошел во двор. Подошел к крыльцу, возле которого стояла доверху наполненная заплесневелой водой кадушка со ржавыми обручами. Поднялся по рассохшимся ступеням на крыльцо. Остановился перед запертой на огромный ржавый замок дверью.

— Афоня! Иди сюда! — Егоза махал Борщову из-за изгороди напротив избы Борщовых.

Борщов спустился с крыльца, вышел за калитку, побрел через улицу во двор соседей.

Егоза стоял возле крыльца обшитой крашеной вагонкой избы.

— Позвал… — сказал Егоза Борщову, пожимая плечами.

Из избы вышел огромный старик, с пшеничными усами, со швейной машинкой в руках.

— Экой ты вымахал… — сказал старик, разглядывая Борщова.

— Здрасьте, дядя Егор, — рассеянно поздоровался Борщов.

Старик прошел мимо него, поставил машинку на врытый в землю под ветвями старой яблони стол. Показал на скамейку:

— Садись…

Борщов подошел к столу, присел на скамью. Старик снова пошел в избу.

Егоза присел рядом на скамейку…

— Я сам тебе телеграмму давал… на общежитие… Полежаева восемь, дом номер три…

— Мне уж три года как квартиру отдельную дали… — глухо сказал Борщов.

— Мы-то не знали… ты ж… — виновато пробормотал Егоза и замолчал, увидев вышедшего из избы старика. Тяжело ступая по прелым листьям, держа в вытянутых руках коробку и сверток, старик подошел к столу, поставил на скобленые доски коробку, положил сверток, сел напротив Борщова. Молча смотрел мимо него на золотившуюся в лучах заходившего солнца речку, на белевшую среди сосновых стволов церквушку на ее берегу. Было тихо-тихо. Шелестела на ветру листьями яблоня, да где-то далекодалеко тарахтел трактор.

Старик сказал:

— Получай наследство… Машинка на ходу, я ее смазал… — Развернул сверток: — Боты Фросины, ненадеванные. А это… в архив, что ли… — Он стал доставать из коробки вещи. — Бумага на дом…

— Да кончай, дядя Егор, — не выдержал Егоза.