Не горюй!

— Нет уж — из рук в руки… — сказал старик, достал из коробки рубашечку в горошек, ту, что когда-то сшила Борщову из своего платья тетка. — Вот рубашка… письма твои… — положил на стол перевязанную ленточкой пухлую пачку открыток. — Сберегательная книжка… сорок семь рублей на твое имя она накопила… — Старик окинул взглядом лежащие на столе вещи.

— Любила она тебя…

— Она ж мне матерью была… — глухо сказал Борщов.

— Это точно. Матерью. — Старик еще раз окинул взглядом вещи на столе. — Вот все. Остальное в избе найдешь, никуда не делось… вот так вот… Такие вот дела… а письма она эти сама от тебя писала. Старик встал, пошел в дом.

— Как сама себе? — не понял Афоня.

— Да, понимаешь, она малость того на старости… — Егоза покрутил пальцем у виска. — Напишет открытку, от тебя вроде б, в Лещевке бросит, до востребования, на почте нашей получит, при всех вскроет и вслух читает… Я всю деревню предупредил: кто ухмыльнется — без слов инвалидом может стать…

Борщов развязал ленту, взял из тощей пачки открытку с цветочками, перевернул ее обратной стороной.

Прыгающими круглыми буквами на открытке было написано:

«Здравствуйте, любимая Ефросинья Николаевна. С далеким приветом к вам любящий вас от всего молодого сердца и всегда помнящий вас неизменно ваш Конек-Горбунок. В первых строках сообщаю…»

Борщов вспоминал…

…Безутешно рыдая, бежал по пригорку к избе семилетний Борщов. В картузе, с болтающейся на боку холщовой сумкой, в разодранной рубашечке в горошек…

Женщина с простым, ясным лицом и лучистыми глазами спешила ему навстречу. Подбежав к ней, маленький Борщов уткнулся в подол холщовой юбки. Женщина прижала его к себе, сказала:

— Ну что ты, Конек-Горбунок… не плачь…

Маленький Борщов зарыдал еще сильнее…

Женщина гладила его вздрагивающие плечи.

— Не плачь, Конек-Горбунок, не плачь, мой маленький… не плачь…

В избе Борщовых, в тусклом свете заглядывавшей в окно луны неподвижно смотрели с пожелтевшей фотографии прямо перед собой — мужчина в военной форме и женщина в красной косынке. В тишине мерно тикали старенькие ходики.

Под ходиками, на кровати с высокими спинками, лежал одетый Борщов. По щекам его текли слезы.

В ходиках что-то скрипнуло, облезлая кукушка со скрежетом выбралась из них. Попыталась вскинуть голову. Не получилось. Разинула клюв. Но вместо бодрого «чирик-чирик» в тишине прозвучал жалобный скрежет.

Путаясь в облаках, кружил над аэродромом «кукурузник».

Сидевшие на террасе возле дощатого здания аэровокзала пассажиры с интересом смотрели, как две женщины и мужчина в летной форме сгоняют со взлетной полосы пятнистую корову.

В углу террасы сидел пожилой узбек в тюбетейке, с двумя корзинами и сеткой с огромными дынями. Качал головой, жалея корову. Полез в корзину, достал пучок крупной среднеазиатской редиски, повернулся к сидевшему неподалеку в стороне от всех Борщову:

— Угощайтесь… очень вкусный.

Борщов сдвинул с лица шляпу, посмотрел на узбека, покачал головой. Посмотрел на дыни в сетке.

— Дынь! — виновато сказал узбек. — Подарок зятю. Очень любит дынь.

Борщов встал, спустился с террасы, подошел к окошку кассы.

В окошке, как в амбразуре дзота, маячило лицо красившей губы девушки-кассира.

Борщов сунул в окошко билет:

— Перекомпостируйте в Ташкент…

…В углу террасы, возле узбека с дынями, пели, аккомпанируя себе на гитарах, двое бородатых парней в брезентовых куртках:

Я хотел бы, я хотел бы
Для тебя волшебный замок…
Посадить туда…
И быть волшебником…

Еще двое парней и девушка слушали их, жуя среднеазиатскую редиску.

Чуть в стороне сидел, чуть надвинув на лицо шляпу, Борщов.

Ветер лениво раскачивал полосатую колбасу на шесте, перешептывались осинки возле террасы, и две женщины гнали по полю жалобно мычавшую корову. Из приземлившегося «кукурузника» спускались по металлической стремянке пассажиры.

Из-за угла аэровокзала вышли девушка-кассир и молоденький милиционер. Девушка показала рукой в сторону террасы. Милиционер кивнул, поднялся на террасу, подошел к Борщову.

Поправив фуражку, тронул его за плечо:

— Гражданин…

Борщов выглянул из-под шляпы.

— Ваши документики, — сказал милиционер.

— Чего?

— Документики…

Борщов пожал плечами:

— Пожалуйста… — достал паспорт, отдал его милиционеру.

Вся терраса с любопытством смотрела на них, парни перестали петь.

Заглянув в паспорт, милиционер посмотрел на Борщова, сунул паспорт в карман:

— Билетик ваш можно?

— Пожалуйста… — Борщов протянул милиционеру билет. — А в чем дело?

Милиционер изучал билет Борщова:

— В Красноярск лететь хотели… потом в Воркуту… теперь, значит, в Ташкент… — Спрятал билет в карман. — Значит, все равно куда лететь, гражданин?

— Все равно… — равнодушно подтвердил Борщов.

— От кого бежим?

Борщов посмотрел в участливое лицо милиционера, вздохнул:

— От себя…

— От себя-то можно убежать, а от нас — нет! — Он взял под козырек. — Пройдемте!

— В чем дело, сержант?

— Пройдемте!

— Не пойду. Пока не скажете, за что, — не пойду.

— Ну что ж… — Милиционер достал из кителя паспорт Борщова, открыл его. — Глядите!