Не говори, что лес пустой...

— Одни мы остались… Ты слышал про это? — повернулась она к Гуреевичу. — Маци его в райцентре повесили, как жену чырвоныва командира… Сестричек с хатой спалили, сам еле утек… Одна-то теперь надежда, что отец его жив… — Она снова вздохнула, сжав кулаки.

Гуреевич скрипнул зубами. Давлят смотрел на Тараса, который, не поднимая головы, теребил бахрому белой льняной скатерти, и перед его взором встали Наталья, Султан… Он залпом опрокинул в рот самогонку и поднялся.

— Пошли, комиссар!

Гуреевич встал. Тетя Паша стала уговаривать их перекусить, они, поблагодарив, отказались. Сердце Давлята терзала боль, хотелось скорее на воздух.

— Дзядзя, а можно мне с вами? — прозвенел голос Тараса.

— Куда? — прижал парня к груди Гуреевич.

— В партизаны, — ответил Тарас.

— Ну, сынок, мал ты еще, молод, — пробормотал Гуреевич. — Оружьем надо владеть…

— Я умею.

— Откуда ж, сынок?

— Я научился… Вот! — рванулся Тарас и вскоре, стукнув чем-то в сенцах, вернулся с немецким автоматом. — Спер у фрицев, которые утопли, научился стрелять — в лесу занимался. У меня есть даже гранаты.

Давлят взял у него автомат, щелкнул несколько раз затвором, не зная, что ответить. Ах, если бы тетка сказала: «Добро!..» Но тетя Паша молчит, пронзает глазами, словно говорит: «Как решите, так тому и быть!» Давлят вернул Тарасу оружие.

— Ты молодец! — сказал он.

— Так что же, возьмем? — спросил Гуреевич.

— Не знаю, — ответил Давлят. — Что скажет нам тетя Паша?

— Если вам будет не в тягость…

— Не знаю, — повторил Давлят, глядя ей в глаза. — В тягость не будет, но не хотел бы я рисковать — молод еще.

— А коли вы не возьмете, то уйду в другой отряд, — упрямо произнес Тарас, и Давлят понял: уйдет, ничем не удержишь.

Гуреевич сказал, что он за то, чтобы взять, — будет хоть у них на глазах, станет сыном отряда.

— Тем более дочь у нас есть, — улыбнулся Давлят, имея в виду Августину, внучку старого Юзефа.

Тетя Паша еще не сказала ни «да», ни «нет», а Тарас был уже в пальто и ушанке, на плече дулом вниз автомат, за плечами вещевой мешок.

— Где гранаты? — спросил Гуреевич.

Тарас распахнул пальто, под ним на поясе висели грушевидные немецкие ручные гранаты, две с одной стороны, три — с другой. Давлят, Гуреевич и тетя Паша рассмеялись.

— Ладно. Да хранит тебя бог, — сказала женщина, перекрестив внука, и трижды поцеловала. — Смотри за ним в оба, Микола.

— Само собой, тетя Паша, — ответил Гуреевич. — Будет наведываться, ты не волнуйся.

Они садились на лошадей, когда женщина, спохватившись, воскликнула: «Ой, погодите!» — и довольно живо для своего возраста метнулась в хату, вынесла узелок из мешковины, в котором оказались каравай хлеба, шматок сала, вареные яйца и картофель. Вручив узелок Тарасу, она сказала, что нельзя отправляться в дорогу с пустыми руками.

Тарас поблагодарил.

— Радуешься? — спросила тетя Паша, и голос ее дрогнул, она отвернулась, утирая концом платочка глаза.

Кони вынеслись с подворья, и тотчас же по всему селу затявкали собаки. Копыта простучали по мосточку, все дальше и дальше их цокот, уже и не слышно, а тетя Паша стояла и стояла у порога, вглядываясь в кромешную тьму, что навалилась громадой на землю, и совсем не чувствуя холода.

Они вернулись в лагерь около полуночи. По дороге решили свести Тараса с Петей Семеновым, связистом, чтобы был при нем и овладел нужным делом.

— А где ваша девчонка, дочь отряда? — спросил Тарас, оглядывая землянку.

Давлят и Гуреевич рассмеялись.

— Эге! — воскликнул Микола. — Ты что, женихом пришел на смотрины?

Тарас засмущался. Давлят обнял его. Гладя жесткие, непокорные вихры, сказал:

— Сейчас Августина спит, утром познакомим.

В землянку вошел начальник штаба Карпенко. Всегда невозмутимый, он на этот раз был явно взволнован.

— Что случилось? — спросил Давлят.

Карпенко снял свою темную суконную фуражку, устало провел ладонью по бритой крупной голове и сказал:

— Плохи дела, ЧП. Исчезли Пархоменко, Самеев, Андреич и немец.

— Как исчезли? — побледнел Давлят.

— Утром ушли. Говорят, где-то обнаружили подбитые танки, надумали снять пулеметы и рации.

— Но вы-то где были? — сердито спросил Давлят.

— Я проводил с группой занятия.

— Так они что, ушли самовольно?

Карпенко промолчал.

— Надо объявлять тревогу, — сказал Гуреевич.

Давлят взглянул на часы — двадцать две минуты первого. Внезапная дрожь пронзила все его существо. «Да, действительно ЧП», — подумал он и, закурив, стал нервно ходить по землянке, натыкаясь то на лежак, покрытый дерюгой, то на снарядные ящики, заменявшие табуреты, то на стол, на котором горбились прикрытые полотняным рушником котелки. «Так-так-так», — стучало в висках, и Давлят спрашивал себя: «Неужели случилось то, о чем только днем говорили Тарасевич с Михайловым? Неужели он и вправду водил за нос, этот чертов Иоганн, проклятущий немец? Можно только представить, что будет, если Клим, Махмуд и Андреич попали в лапы врагов. Куда еще они могли подеваться? Что нужно предпринять, если случилась беда? С детьми как быть, с беженцами? Нужно прежде всего позаботиться о них…»

Давлят резко остановился.