Не говори, что лес пустой...

— Выставить дополнительные посты, — приказал он Карпенко. — Поднять отряд, приготовиться ко всяким неожиданностям. А вам, — повернулся к Гуреевичу, — надо заняться гражданскими.

Карпенко ответил: «Есть», Гуреевич сказал: «Хорошо» — и, взглянув на Тараса, прибавил:

— Только в первую очередь надо привести лагерь в боевую готовность.

— Да, погасить все огни и костры, — сказал Давлят.

Карпенко надел фуражку, вскинул правую руку к виску.

— Разрешите исполнять?

— Действуйте!

Гуреевич, с силой дунув, загасил светильник, сделанный из гильзы 45-миллиметрового снаряда.

Вскоре весь партизанский лагерь был на ногах, и те, кто числился бойцом и был при оружии, стали быстро и бесшумно готовиться к сражению. Потревоженные дети, словно сознавая нависшую опасность, тоже хранили глухое молчание. Все замерло в напряженном ожидании. Недоброе, жуткое безмолвие нарушали лишь посвист морозного ветра да фырканье лошадей.

Оставив Тараса с Петей Семеновым в землянке, Давлят и Микола Гуреевич пошли к людям. Беседуя с ними, они видели, что партизанами владеет спокойная решимость, и это радовало и вселяло надежду на успех, ибо паника — самое страшное и худшее, что может быть в таких обстоятельствах.

В момент, когда переходили от одной группы к другой, издали вдруг донесся чей-то торжествующий крик: «Заявились соколики!» — и люди разом зашевелились и загалдели, кто-то закатился долгим смехом…

Давлят и Гуреевич вернулись в землянку. Петя Семенов зажег светец. Тарас, прикорнувший рядом с ним — голова на коробке телефонного аппарата, — мгновенно открыл глаза и сел.

— Такая уж, сынок, тяжелая жизнь, — сказал ему Гуреевич.

Тарас совсем по-взрослому скривил губы в усмешке и не проронил ни слова.

Начштаба Карпенко привел пропавших. С первого взгляда трудно было определить по их лицам, кто Клим и кто Махмуд, кто Андреич и кто Иоганн, так как они были черными с головы до ног, словно вылезли из печной трубы, и только блестели в неверном свете коптилки глазные белки да белые зубы.

Из ответов на расспросы выяснилось, что инициатором их долгой прогулки оказался артиллерист Андреич. Он рассказал им про подбитые немецкие танк и самоходное орудие, которые видел, выходя из окружения, в леске на болотистой лужайке; там же, по его словам, были и наши разбитые противотанковые пушки; как видно, бой шел кровавый.

— И далеко эта лужайка? — спросил Махмуд Самеев.

— Километров десять — двенадцать, не больше, — ответил Андреич. — А что?

Самеев сказал:

— Пошли б поглядели, может, чем разжились — пулеметом там или автоматами.

— Особенно танковым радио, — вставил Клим.

— Можно сходить, — загорелся Андреич. — Десять — двенадцать километров для солдата пустяк, два часа туда, два — обратно.

Так сговорились и, воспользовавшись отсутствием комбата и комиссара, отправились спозаранку в путь, пригласив с собой знатока немецких танков Иоганна. Взять его предложили Клим и Махмуд, он не отказался.

— Вместо четырех часов пропадали все двадцать, — сказал Давлят, глянув на часы. — Вы знаете, какой кары заслуживаете за самовольную отлучку?

Ответил после паузы Самеев.

— Товарищ комбат, — сказал он, — мы не только принесли оружие и радио с танка и самоходки, мы сделали еще одно доброе дело.

— Что еще за доброе дело?

— Мы похоронили погибших там наших бойцов. Много их было… Вырыли одну общую, братскую могилу…

На какое-то время в землянке воцарилась тяжелая тишина. Все опустили головы.

Давлят закурил, обвел взглядом товарищей и вздохнул.

— Вы сказали — радио и оружие, где оно? — спросил Гуреевич.

— Мне передали, — отозвался начштаба Карпенко.

Давлят задержал взгляд на нем и медленно, как бы подбирая и взвешивая слова, произнес:

— Товарищ Карпенко, утром, сегодня же утром отправьте Иоганна вместе с его рацией под конвоем двух бойцов туда, — мотнул он головой, — в распоряжение главного штаба.

Клим и его друзья удивленно переглянулись. Махмуд Самеев хотел что-то сказать, но Клим толкнул его локтем в бок — молчи! Андреич насупился.

Давлят продолжал:

— А этих за самовольство и самоуправство взять под арест на семь суток. Учитывая, что они, как сказал Самеев, сделали доброе дело, можете заменить им арест внеочередными нарядами в караул или на кухню, как сочтете нужным. Ясно?

— Так точно, — ответил Карпенко.

Давлят спросил глазами комиссара, не хочет ли он что добавить, — Гуреевич качнул головой.

— Все правильно, — вымолвил он.

— Можете быть свободными, — сказал Давлят всем.

Клим шагнул за порог первым, следом вышли Махмуд и Андреич. Иоганн нерешительно топтался на месте. Давлят и Гуреевич молчали.

— Я больше не увижу вас? — спросил наконец Иоганн.

Давлят пожал плечами.

Иоганн опять переступил с ноги на ногу и произнес:

— Суд?

— Проверка, — ответил Давлят. — Выяснят, как положено, кто ты и что.

Иоганн качнул головой, пробормотал: «Гут, гут» — и повернулся к выходу, но прежде, чем покинуть землянку, вновь посмотрел на Давлята и Гуреевича, на Карпенко, Петю Семенова и Тараса, который глядел на него исподлобья, и сказал тихим, скорбным голосом: