Не говори, что лес пустой...

«Потеря Москвы не есть потеря России», — эти слова Кутузова, наверное, справедливы, он доказал, что действительно так, но нам… нам история не для утешений, да и век не сбросить со счета, иными были понятия. Нынче Москва не одной лишь России святыня, к ней устремлены взоры всего человечества, которое наверняка сознает, что его судьба зависит от судьбы Москвы, ибо если ступят фашисты на Красную площадь, то кровавый кошмар в Европе и в мире будет властвовать долго.

Вот от каких мыслей Давлят не знал покоя, и единственный, кто понимал это, был комиссар Микола Гуреевич. Он и сам переживал, им тоже владело горькое, тягостное ощущение оторванности, невозможности принять личное участие в том, что происходит у стен Москвы. Но, как человек бывалый, Гуреевич лучше владел собой и старался рассказами о пережитом хоть немного отвлечь Давлята от горестных дум. А в ответ у Давлята вырвалось:

— Спасибо, Николай Леонович, добрый вы человек!.. Но знаешь, Микола, — заговорил он потом, вновь обращаясь на «ты», как к близкому другу, — давит мне сердце, холодит… Для чего, кажется вдруг, наши старания, если все-таки подошли к самой Москве и уверены, что не сегодня-завтра возьмут? Нет, я понимаю… У нас есть поговорка: «Если ты врага испугался, значит, ты уже врагу сдался». А мы не боимся и не сдадимся. Но когда враг уже чуть ли не в Москве, а мы надрываемся здесь, в этом дальнем, глухом лесу…

— Все ясно, — перебил Гуреевич. — Одно лишь скажу: Наполеон, известно, был в самой Москве, но и тогда не сложили руки, продолжая бороться, Денис Давыдов и другие партизанские вожаки.

— Думал про Наполеона с Кутузовым…

— А теперь — про Дениса Давыдова, — опять перебил Гуреевич.

— Ага… Ну да, — в первый раз на неделе улыбнулся Давлят и призадумался, но в это время в землянку просунулась голова старшины Василия Егорова.

Егоров спросил, можно ли войти, и ввел с собой плечистого крестьянина в старом латаном кожухе, с заиндевелыми усами и бородой. Едва ступив в землянку, крестьянин стянул с головы картуз, поздоровался и сказал:

— Зовут меня Петро, добрался к вам по приказу товарища Михайлова, а кто есть он, полагаю, объяснять не надо.

— Допустим, не надо, — в тон ему произнес Гуреевич и, оглядев с головы до ног, спросил: — С чем пришли?

— С лекарствами, товарищ командир.

— Где? — торопливо поднялся с места Давлят.

Мужчина сказал: «Сейчас» — и, выскочив из землянки, через минуту вернулся с грязным заплечным мешком, из которого, развязав, стал вытаскивать и бросать на пол какие-то черные тряпки и разноцветные лоскуты. Засмеявшись, пояснил:

— Это для маскировки, товарищ командир, а нужное сейчас… Вот оно. — И, достав небольшой, туго набитый серый мешочек, протянул Гуреевичу.

— И это все? — спросил Давлят.

Мужчина уставился на него недоуменным взглядом.

— Извиняюсь, — сказал он, — вы кто? Заместитель начальника?

Гуреевич засмеялся.

— Мелко берешь, дядя, — сказал он. — Самый большой командир.

— А… — смутился мужчина и утер рукавом оттаявшие усы, расстегнул полушубок.

— Ничего, товарищ, — ответил Давлят и, мотнув головой в сторону Гуреевича, прибавил: — Он комиссар, я командир — оба, как видите, начальники.

— Ну да, теперь-то все понятно. Только, вы уж простите, комиссар постарше вас годами, а вы… вы вроде бы как мой младший сын, в тех же летах… — Мужчина вздохнул. — В другой раз буду знать, — прибавил он с грустной усмешкой.

— А будет и другой раз? — спросил Гуреевич, взвешивая на ладони мешочек с лекарствами.

Мужчина сказал, что, если бог не выдаст, он станет постоянным связным между штабом, подпольной аптекой и отрядом. Этот его приход можно считать разведкой. Дорога в аптеку и от аптеки сюда не из легких, в обход деревень, в которых стоят немцы и полицаи, а потому лучше таскать помалу, да наверняка. Товарищ Михайлов просил передать, что сделают все, чтобы отряд не нуждался в лекарствах.

— Давно вы его видели? — спросил Гуреевич.

— Позавчера, — коротко ответил мужчина.

— Ну, а если мы сами будем ходить в ту аптеку? Нельзя? — сказал Давлят. — Чтобы не подвергать вас лишнему риску.

Мужчина усмехнулся.

— У нас, товарищ начальник, говорят: «Что не должен знать враг, не говори и другу». Простите, конечно, меня, но лучше не спрашивайте.

— Нет, это вы простите меня, — засмеялся Давлят. Гуреевич, тоже посмеявшись, спросил, знает ли связной, что через день-другой отряд будет на новом месте.

— Скажут где — отыщу, — ответил мужчина и, побросав тряпье и лоскуты в мешок, завязал его и повесил на широкое плечо. — Мне пора.

— Так скоро? — удивился Гуреевич. — Отдохнули б немного.

— Некогда, товарищ начальник. Ждут меня.

— Ну, хоть познакомимся, что ли, ближе, — сказал Давлят. — Спросят, кто приходил, как отвечать?

— «Петро» — отвечайте, и хватит.

— А остальное военная тайна?

Мужчина пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — Говорю, как советовали. Если что еще нужно знать, спросите у моего начальства.

— Имя-то хоть настоящее? — усмехнулся Гуреевич.