Не говори, что лес пустой...

С тех пор, как Наталья ушла из села, Агнию Астафьевну она не видела. Но потребность увидеться жила в ней и росла, как растет неутоленная жажда. Вспоминая все, что произошло между ними, Наталья испытывала невыносимо жгучий стыд и думала, что первое, что она должна сделать, — это броситься Агнии Астафьевне в ноги и просить прощения. Она говорила про это и Алене, и Капитолине Аркадьевне, и дяде Петру, который иногда приходил как связной и говорил в ответ, что это все пустое, сестра все понимает, зла не держит и любит Наталью не меньше родной дочери, а Султанчика больше жизни.

Однако слова не утешали Наталью. Поэтому вчера, когда один из связных сказал: «Аптекарша спрашивала о вас, особенно про сыночка, говорила — скучает», Наталья мигом собрала Султана и, отпросившись у Капитолины Аркадьевны, пошла вместе с Аленой в село.

Увы, они пришли не вовремя, попали на гулянку, которую затеяли в доме Агнии Астафьевны несколько внезапно нагрянувших немецких офицеров и жандармов. Хозяйке ничего не оставалось, как проявлять «гостеприимство». Немцы пили крепко, правильнее сказать — глушили стаканами, заливая злость и страх, вызванные недобрыми для них вестями из-под Москвы.

При виде Натальи с сыном и Алены Агнию Астафьевну чуть не хватил удар. Но сознание мгновенно выросшей опасности помогло взять себя в руки, и она успела сказать быстрым свистящим шепотом:

— Сюда, через провизорскую, в спальню… Затаитесь. Если что — вернулись от тетки, гостили в Дворице.

Она едва закрыла за ними дверь, как в сени вышел костлявый жандарм и спросил, кто пришел. Агния Астафьевна нарочито громко ответила:

— Свои. Дочь с племянницей.

— О!.. — осклабился костлявый, но она не дала ему говорить, взяла под локоть и, крепко держа, чуть ли не втолкнула в горницу.

Немцы, увидев их вдвоем, загоготали, однако гауптман, бывший среди них старшим, что-то сказал, и они умолкли, уставившись пьяными, блестящими глазами. Костлявый жандарм тотчас же объявил про дочь и племянницу. Гауптман резко подскочил:

— Фрау Агния, пусть они выйдут к нам.

— Они устали с дороги…

— Мы снимем с них усталость! — хохотнул другой офицер, обер-лейтенант с длинным костистым лицом.

Агния Астафьевна метнула в него сердитый взгляд и резким движением сбросила со своего плеча руку гауптмана.

— Простите солдат, — сказал гауптман, тоже сердито посмотрев на обер-лейтенанта, и тот, уже близкий к тому состоянию, когда, как говорят, и море по колено, дурашливо задрав руки, гаркнул:

— Пардон, фрау, мерси, медам!

— Пхошу вас, господа, пусть отдохнут с дохоги, потом пхигласим, — мягко картавя, произнес дородный, с холеным, красивым лицом, седоватый мужчина, на левом рукаве жандармского кителя которого белела повязка.

— Браво, герр Волковский! — воскликнул гауптман. — Мудрый совет! Прошу, господа, выпьем за нашего гостя герра Волковского.

Все закричали «гип-гип-ура» и выпили. Сосед Волковского справа чмокнул его, а слева был стул Агнии Астафьевны, усаженной между Волковским и гауптманом. Она вдруг подумала, что этот «герр Волковский», видать, не просто жандарм, а какая-то важная птица.

— Благодахью, господа, благодахью, — кивал он головой, восприняв тост как должное.

Он явно мог позволить себе быть на равных с немцами, Агния Астафьевна уже не сомневалась в этом. Он корчил чопорного аристократа, пил, отставив мизинец, мелкими глотками. Наверное, поэтому и разозлилась, спросила, ехидно усмехнувшись, по-белорусски:

— Ну, они-то понятно с чего пьют, а мы с вами? Не пора ли нам бежать с их корабля?

Волковский округлил глаза, его лицо покрылось красными пятнами, на лбу заблестела испарина. Он открыл рот, но Агния Астафьевна не дала вымолвить слова, сказала с бесшабашной, злой решимостью:

— Испугались, господин жандарм? Не бойтесь, я проверила, в своем ли вы еще уме. Молодец, пока не пропили.

Волковский икнул и, словно свалив гору с плеч, захихикал дребезжащим смехом.

— Но должен сказать, ясновельможная Агния Астафьевна, остхо шутите, чуть сехдце не хазохвалось.

— Как же это вы с таким тонким сердцем взялись за тяжелую работу?

— О, дохогая пани, у чехта спхосили: «Почему ты служишь в аду?» — и он ответил: «Мой хай там, где спокойна моя душа».

— Ну, если так… — сказала Агния Астафьевна и, пожав плечами, спросила: — А чем занимались прежде?

По тонким губам Волковского пробежала усмешка.

— Был фотогхафом, — ответил он.

Агния Астафьевна, не сводя с него охотничьим азартом горящих глаз, хотела сказать, что все-таки не может представить, как фотограф стал жандармом, должны же быть какие-то причины… Но тут к ней нагнулся гауптман.

— Фрау Агния, — сказал он, — мы ревнуем, — и, посмеявшись, прибавил: — Без женщин нет веселья. Может быть, вы позволите пригласить ваших девушек?

Вскочили готовые ринуться в комнаты обер-лейтенант с костистым лицом и костлявый жандарм, одобрительно зашумели другие. Агния Астафьевна быстро поднялась.

— Я сама. Одну минуточку, господа.

Она торопливо прошла в спальню, где Наталья и Алена сидели, обнявшись, на краешке кровати. Султан спал, фитиль в керосиновой лампе был прикручен.