Не говори, что лес пустой...

Несмотря на такое необычное обращение, Клим и Махмуд ушли по-военному — козырнув и четко сделав «кругом». Гуреевич проводил их ласковым взглядом, затем перевел взор на Давлята, который продолжал рассматривать фотографию. Зубы его были стиснуты, ходили под скулами желваки.

— Не находят читателей, вот и разбрасывают где попало, — сказал Гуреевич.

— Зингера работа, гестаповца, — угрюмо отозвался Давлят. Бросив газету, он закурил и, выпуская дым, процедил: — Встретиться бы разок…

— Придет время, встретимся и с заправилами повыше. Только для них это будет последняя встреча, — сказал Гуреевич.

Снаружи донеслись голоса Султана и Августины. Султан звал девушку «к папе Давляту». Выйдя вслед за Давлятом им навстречу, Гуреевич остановился в сторонке. Но малыш, обнимая отца, увидел его, крикнул: «А вот и дядя Микола!» — и потянулся к нему. Гуреевич быстро шагнул, взял. «Ну, пострел!» — сказал и, будто только увидев поперек шапки-ушанки алую ленту, воскликнул:

— Ого! Где ты нашел партизанский знак? Кто тебе дал?

— Тетя Густа плишила, — горделиво ответил Султан.

Давляту стало неловко: заметил ведь эту ленточку, а спросить и тем самым доставить сынишке радость не догадался. «Не научился я быть отцом, — подумал Давлят. — Но откуда берется все у Миколы?»

Не знал он, что Микола Гуреевич был отцом двух детей — белобрысой десятилетней Насти-Настюхи и синеглазого шестилетнего Мишутки и что обоих накрыло в хате тяжелым фашистским снарядом в первый же день войны, как не знал, что за двадцать три дня до начала войны схоронил Гуреевич жену. Если бы не взяла смерть жену, то не отправил бы детей к матери, что жила по-над самым Бугом, возле границы, и, кто знает, уцелели б, быть может, они… Кто знает?

Но только раз или два позволил Микола себе думать об этом… Годы, проведенные в подполье да в тюрьмах Пилсудского чуть ли не с юности, научили его владеть собой. Никому не сказал он о том, что случилось, и если кто спрашивал, есть ли семья, как спросил однажды Давлят, отвечал:

— Я бобыль, — к переводил разговор на другое.

Теперь Султану он отдавал ту ласку и нежность, которыми не успел оделить Настю и Мишутку.

— Да ты теперь, друг, заправский партизан! — сказал он.

— Заплавский! — звенел, сияя, мальчишка.

— Глядишь, командир, и пойдет сынок по твоим стопам, станет профессиональным военным.

— Пусть станет, — ответил Давлят. — Но только таким, чтоб враги всегда боялись его опыта, знаний, силы.

— А другим не будет твой сын, только таким! Уроков из этой войны извлечем предостаточно, больше нескольких академий стала. Если найдутся еще кандидаты в захватчики, призадумаются! — сказал Гуреевич, лаская Султана. — Так ведь, сынок? Заставим с собою считаться?

— Заставим! — сказал Султан. — А вон бежит дядя Вася Еголов.

Старшина торопился к ним. Подбежав, он доложил, что возвращаются группы, уходившие с вечера на боевое задание. Двое партизан погибли, трое ранены. Спустили код откос эшелон с танками, взорвали склад боеприпасов, на дорогах уничтожено пятнадцать автомашин, в том числе одна легковая с двумя офицерами, которых разнесло на куски.

— Жаль, — сказал Гуреевич. — Пленные есть?

Старшина, чуть заикаясь, ответил:

— К счастью, нет.

— Почему к счастью?

— А кому нужны в такое время лишние рты, товарищ комиссар? Да еще с таким аппетитом. Любят, извиняюсь, пожрать.

— Нельзя, товарищ старшина, смотреть на вещи со своей колокольни, — сухо произнес Давлят. — Какие трофеи?

— Много трофеев, товарищ командир, даже два тюка с обмундированием. Есть и автоматы, и ручные пулеметы, гранаты, патроны. Есть также три противотанковых ружья с боекомплектами.

— Вот это хорошо, — сказал Давлят. — Постройте всех участников операции.

Егоров исполнил приказ. Давлят и Гуреевич выразили партизанам благодарность, а память павших почтили минутным молчанием, думая, как наверняка думали все, кто застыл в эту минуту в строю, что погибшие товарищи, увы, не последние. Редко выпадает на войне такое великое, именно великое счастье, чтобы боевая операция прошла без потерь. Но если уж суждено принять смерть или рану, то надо постараться до того, как упадешь сам, уложить как можно больше врагов.

Это знал каждый партизан. Любой из них шел в бой с заклятым врагом по веленью сердца и долга и становился тем злее и беспощаднее, чем дальше в глубь советской земли продвигались захватчики. «Не жалеть патронов против угнетателей нашей родины!» — приказал партизанам и партизанкам Народный Комиссар Обороны И. Сталин, и они, добывая большей частью эти патроны в боях, налетами на вражеские склады, их не жалели.