Не говори, что лес пустой...

— Ну что ты, что? — забормотал Шо-Карим, кляня себя в душе за болтливость. На один только миг вспыхнула в нем искорка жалости и потянуло сказать правду, но он сумел удержаться. — Я к слову, просто так… Не чужой он и мне, Давлят, как-никак сын двоюродного брата, одна у нас кровь. Потому и ищу его всюду, знаешь ведь, говорил… Я хорошо понимаю твои материнские чувства, мучаюсь ведь и сам. Но, как говорят, мир — место надежд, если жив, то где бы ни был, хоть на другом конце света, однажды объявится. Был бы только цел и невредим…

Голос Шо-Карима звучал слащаво. Но Бибигуль не заметила фальши, гнев сменился слезами, оставлявшими влажный след на впалых щеках. Шо-Карим, зная, что ее рыдания ничем не остановить, махнул рукой и вышел на улицу.

День кончался. Солнце уже ушло за горы. Его лучи догорали на вершинах, похожих на облитые розовым сиропом сахарные головы. Из ущелий тянуло холодком. Сумерки быстро густели.

На завалинках сидели старики, лениво перекидывались двумя-тремя словами, а то и вовсе молчали. Когда Шо-Карим, буркнув под нос приветствие, прошел мимо них, они проводили его долгим взглядом.

— Опять Шо-Карима укусила змея, — сказал один.

— Карман, видать, опустел, а в глотке пересохло, — усмехнулся другой.

— Не-ет, мошна у него тугая, — возразил третий. — Как же она опустеет, коли из одного налога делает два?

Старики знали, что говорили. Будучи фининспектором, или, как еще называли люди, финагентом, Шо-Карим пользовался среди кустарей, единоличников и мелких торговцев-частников славой очень влиятельного, сильного человека. Он приходил к ним в дом, убогую мастерскую или лавку как представитель власти, и они всячески заискивали перед ним, не зная, где лучше усадить и чем угостить. Но он только посмеивался в длинные, свисающие усы и мягким, укоряющим тоном вопрошал:

— Когда же, уважаемый усто, вы соизволите уплатить государству?

— Уплачу, как же не уплатить! Разве мы не понимаем? Вот чуть поправятся дела — сразу и внесем, — подобострастно отвечал кустарь, протягивая пиалу с чаем.

Шо-Карим осуждающе качал головой:

— Когда поправятся ваши дела, одному богу известно. Но, осмелюсь донести, сумма налога будет расти изо дня в день за счет пени. Сумеете ли осилить?

— Что же делать? — вздыхал кустарь. — Одна надежда на вас, уважаемый начальник, уж войдите в положение, как-нибудь пособите. Неужто, думаете, не покроем? За нами не станет.

— Как сказать… — усмехался Шо-Карим, но было видно — готов «войти в положение».

Одному он продлевал срок уплаты налога, с другого не взимал пени, третьему занижал доходы. Тем самым, как он говорил, свершал благодеяние так, чтобы ни вертел не сгорел, ни мясо. Потому и был набит его кошелек червонцами, потому и росло его хозяйство, умножалось имущество.

Теперь, однако, ему было тошно, он искал утешения в вине. Вот и сейчас, оставив плачущую Бибигуль одну, он прямиком направился в закусочную, опрокинул стакан, заказал второй… Сел в углу и, теребя после каждого глотка усы, стал думать, как быть дальше.

«Каратегин тоже в печенках сидит, особенно после того, что стряслось с Бибигуль, — говорил он себе. — Да и работа уже не приносит такого дохода: кустари поперли в артели, а с тех, что остались, много ли возьмешь? Надо искать местечко помаслянистее. На нашей службе вообще не стоит задерживаться на одном месте и давать людям приглядеться к тебе. Так вот и идет одно к одному, все за то, чтобы переехать в другой район. Съезжу-ка в Сталинабад, разузнаю, что и как, — авось переведут. Есть же там друзья-товарищи, неужели не помогут?.. Уговорю. Не языком, так кошельком…»

— Ассалому алейкум, — вдруг услышал он голос и, вскинув голову, увидел мужчину, лицо которого было знакомым.

— Не узнаете? — улыбнулся мужчина, когда Шо-Карим ответил на приветствие. — Я приносил вам письмо. Вы передали?

— Ах, да… Ну да, конечно, — произнес Шо-Карим, сразу вспомнив письмо Давлята и «ответ» Бибигуль на него.

— Наш начайлик давал это письмо. Вчера я приехал из Сталинабада, он видел меня там и спрашивал. Поэтому я и побеспокоил вас, ака, — сказал мужчина.

— Да, да, будь покоен, кому надо, получил, — торопливо ответил Шо-Карим и, чувствуя, как засосало под ложечкой, спросил: — Какой ваш начальник? Как звать?

— Максим его звать, ака Максим, хороший начайлик…

— Моачалуф?

— Ага, он самый.

Шо-Карим зябко поежился.

— Когда еще думаешь поехать в Сталинабад? — спросил он.

— Как позовут… Сейчас в шести чакримах[15] отсюда мы прокладываем поверху новую дорогу. Может быть, из-за этой дороги ака Максим сам приедет сюда.

— Когда?

— Не знаю. Говорил, что приедет, а когда — не сказал.

— Ага, хорошо… Если твой ака Максим спросит снова, скажи, что письмо попало хозяину в руки, он и ответ написал.

— Договорились. Будьте здоровы, ака, до свидания, — попрощался мужчина и пошел, стуча рабочими ботинками на толстой подошве.

Шо-Карим, глядя ему вслед, подумал, что теперь-то наверняка надо уезжать отсюда, и чем быстрее, тем лучше, ибо встреча с кафиром, совратившим Давлята, ничего хорошего не сулит.