Не говори, что у нас ничего нет

Она не спеша ехала на велосипеде, наслаждаясь овевавшим лицо ветром. Задолго до того, как Цзянгоумэнь перешла в проспект Чанъаньцзе, она стала замечать усеивавшие дорогу обрывки цветов, бумаги и лент, которые все сбивались, как тучи, пока на самой площади ее не встретила совершенно небывалая сцена. На ветру пульсировали бумажные ленты тысяч похоронных венков. На самом съезде с проспекта рабочие устроили народный сход, какие-то девушки читали стихи, а группка студентов сгрудилась на земле с тушью, кистями и бумагой и писала плакаты — каждый с сочинение длиной. Ай Мин прошлась дальше по площади, наивно пытаясь отыскать Ивэнь. Бетон словно разбегался у нее под ногами, расползаясь во все стороны, как бесконечный серый след.

У Памятника народным героям три бабки вполголоса вели подрывные речи: «Сердечный приступ». — «Вот так вот сразу и приступ! Посередь заседания Политбюро». — «Эти хитрые лисы его унижали, травили, пока не добились, что сердце не выдержало…» Над ними высился исполинский черно-белый Ху Яобан — фото до того увеличили, что один нос товарища Ху был высотой с человека. Повсюду были плакаты — на земле, прикрепленные к Памятнику, на самодельных досках. Те, кому следовало умереть, живут. Тот, кому следовало жить, умер. От одного того, что она прочитала этот плакат, Ай Мин почувствовала себя так, словно обругала правительство или сдала отца властям.

Она даже подняла руку — закрыть глаза. И все же между пальцев проскальзывали слова с плакатов: Почему нам нельзя самим выбирать себе работу? Кто дал правительству право собирать на меня досье?

Она отвернулась — только чтобы оказаться лицом к другой стене бумаг.

Не пора ли начать жить как люди?

Помните?

Мне одиноко.

Она подошла поближе и прищурилась, вчитываясь в иероглифы. Помните?

Что за противозаконные мысли. Те, кому следовало умереть… Но с другой стороны, а почему вообще какие угодно мысли должны быть противозаконными? Вдали зашевелился бетон, превратившись в небольшую толпу. Небольшая толпа словно размножалась — появлялось все больше и больше демонстрантов с длинными, как корабли, транспарантами. «Вставайте в бой, рабы! Вернем трудов плоды…» Флаг Университета Цинхуа нырнул вниз и в сторону, а еще там были другие флаги — Бэйханского университета и Народного университета. Студенты уперлись в шеренгу милиционеров. Издали казалось, будто серая волна поглотила рыбий косяк. Милиционеры исчезли, а толпа стала гуще. На Ай Мин поплыл тоненький, как палец, транспарант «Да здравствует образование!».

Она не могла не задуматься над тем, как же первокурсники в этой толпе ответили на вопрос «Лев Толстой. Ваше мнение». Неловко отворачиваясь, она наступила на ранец. Владелец извинился и ногой отпихнул ранец прочь, Ай Мин показалось, будто бы что-то треснуло. Когда юноша улыбался, тени у него под глазами становились шире. Он спросил, в каком Ай Мин комитете, а когда та вытаращилась, указал на значок у себя над головой («Комитет образования») и, отвечая на незаданный вопрос, сказал:

— Официальная переоценка жизни и деятельности Ху Яобана. Конец развращению нашего духа. Это пункт раз и пункт два. А еще… мы просим правительство освободить тех, кого в семьдесят седьмом арестовали за то, что они говорили правду. Героев Стены демократии, ну знаете. Двенадцать лет прошло, а они до сих пор в тюрьме!

Как выяснилось, он обращался к кому-то у Ай Мин за спиной. Чувствуя себя очень униженной, она отступила с линии его взгляда. Очки у него были без носоупоров и сползали вниз. Ай Мин хотелось нежно подоткнуть их обратно. Студенты закричали:

— Яобан навсегда!

Ай Мин до сих пор чувствовала во рту сладость съеденного торта. К туфлям пристали кусочки бумажных гвоздик, и Ай Мин попыталась отскрести их о серый бетон — не хотела принести домой на ногах такую улику. Она отыскала свой велосипед и медленно поехала обратно, против течения валивших на площадь пекинцев.

Тем вечером они с Ивэнь сидели во дворе на корточках и мыли посуду.

— Ну, скажи мне, — шепнула Ивэнь, — что все-таки такое революция?

— Чего? — тихонько кашлянув, сказала Ай Мин.

— Ну ладно, ладно, — сказала Ивэнь, — шучу я. Думала, помогу тебе готовиться! Но если серьезно, тебе разве не кажется, что граждане должны быть сами себе хозяева, сами собой управлять? Разве самость не есть всего лишь тело, соединенное с системой мысли?

— Самость?