Не говори маме

Кивает. Из-под его гладких волос торчат покрасневшие кончики ушей. До встречи с Евой еще сорок минут – заявляться раньше кажется мне невежливым: вдруг она принимает душ или укладывает мини-Олега? Когда последние крупицы корма отправляются в воду, мы с Ильей устраиваемся на скамейке напротив пруда. Он зябко шмыгает носом, хотя совсем не холодно, и я накидываю ему на плечи свой шарф. У меня с собой термокружка с кофе – ее отдаю тоже.

Мне спокойно. Так бывает, когда возвращаешься к своему месту силы. Туда, где тебе никогда не бывало плохо.

– Приди ко мне, – напеваю я тихонько, – через бездну лиг, через пропасть лет[16].

Все же удивительная у меня компания. Ее как будто и нет, но можно говорить вслух и не казаться сумасшедшей.

– Этот парк – мое детство. Раньше он был заброшен. Никаких туристов, музеев и детских площадок. Только руины дворца и мы – те, кто жил рядом. И знаешь, мне никогда не было скучно. Папа приводил меня сюда по воскресеньям… Это было наше с ним время.

– Вкусно пахнешь, – говорит Илья.

Какая-никакая, а все-таки тема для беседы.

– Безымянный «Байредо». Я его не чувствую. Перестаю чувствовать спустя полчаса – точно так же, как забываю сны. А ты запоминаешь свои сны?

Папа купил мне этот парфюм в ЦУМе ко дню рождения. С чистой этикеткой, на которой можно было написать собственное название. Я написала April, как будто аромат соединял нас – меня и Марта. Меня часто спрашивали о нем кассиры в магазинах и случайные попутчики в метро. Что это? Простой, но стильный унисекс. Таким мог бы быть Илья Апрелев, сложись все иначе.

На соседней скамейке целуется парочка студентов. Наверняка прогуляли занятия ради этой встречи. И подготовились: плед, огромный термос… Я смотрю на них и пытаюсь запомнить часть этой жизни, которой мне должно хватить на месяц той жизни в Коммунаре, а для этого нужно сохранить все детали, абсолютно все.

– Фу, – комментирует вдруг Илья, отворачиваясь.

– Что? Никогда не целовался на улице?

– Привет, меня зовут Лиля! – пищит он, и мне становится гадко. Хочется забрать свой шарф и дышать в другую сторону – вдруг заразно. – Я могу сделать тебе приятно!

– Ладно, пойдем.

Прежде чем меня догнать, он прикуривает и наклоняется – будто бы для того, чтобы завязать шнурок, но вместо этого подбирает с земли мелкий гравий и с размаху швыряет его уткам. Те, привычные к кормежке, ведутся на подачку и выкатываются из воды на берег. Простите, милые, кажется, я привела к вам чуму.

– У! У-у! – кричит Илья и бросается к ним, распинывая птиц ногами, правда, утки оказываются проворнее и вспоминают, что у них есть крылья. А я – что ответственна за тех, кого притащила и продолжаю тащить под недоумевающими взглядами ребят с соседней скамейки, правда, уже не за руку, а под локоть.

В том месте, где раньше происходили славные битвы Мандоса, теперь лежит обнаженный фундамент дворца детей Павла Петровича, внуков Екатерины II. Очертания маленьких комнат. Время сожрало сам дом, остались только гладко обглоданные кости.

Мы проходим через галерею-ограду между Большим дворцом и Хлебным домом и сворачиваем к Оранжерейному мосту. Оттуда, минуя оранжереи с огромными окнами, за которыми всегда виднеются протянутые зеленые ладошки и лапы, добираемся до Парковых ворот. Купить еще кофе в палатке «Капучинофф» (Ты будешь? – Не-а. – Два латте, пожалуйста), перейти через Шипиловский проезд, оставив позади круглый павильон метро «Орехово». И не заплакать.

Своим ключом не открываю. Набираю номер квартиры на домофоне и терпеливо жду, когда Ева нас впустит: мы оба здесь в гостях. Из лифта нам навстречу выходит бабушка Инны Макаровой. Замечает меня, но делает вид, что не узнала. Когда я училась в первом классе и мама еще пыталась устроиться на работу, бабушка Инны Макаровой забирала меня и Инну Макарову после уроков, и мы с Инной сидели у нее в квартире, точно такой же, как наша, только зеркальной – все наоборот, и играли на диване в куколок Братц, пока за мной не приходила мама. Позже Инна переехала с родителями в Зюзино, но с ее бабушкой мы время от времени сталкивались то во дворе, то в «Пятерочке», то в «Дикси», так что я в общих чертах знала, что у Инны все хорошо, рассталась с Пашей, сошлась с Лешей, собирается стать бухгалтером, уже какая-то практика, а твоего как? Март? Хороший, хороший мальчик. С февраля она перестала меня узнавать.

После бабушки Инны Макаровой в лифте пахнет котлетами. Обжигая гортань, я глотаю кофе, чтобы протолкнуть то, что застряло в горле, и оно сползает ниже, ниже, ниже, пока мы поднимаемся на мой девятый. Тамбурная дверь не заперта, яркая коляска мини-Олега с разноцветными домишками стоит здесь же – беспечная Ева.

– Привет, – шепчет она из темноты прихожей, значит, мини-Олег спит, нужно вести себя потише. Мы с Ильей протискиваемся внутрь, я снимаю ботинки и засовываю ноги в собственные тапочки.

– Здрасьте! – подает голос «Лиля» и подмигивает подбитым глазом.

Я шикаю:

– Тише! – И встревоженно смотрю на Еву, но она, кажется, не сердится. – Мы на минуточку.