Не говорите Альфреду

– Да, я заметила в Тюильри группу детей. Я давно поняла, что, если видишь детей, которые сгрудились вокруг чего-то и внимательно на это смотрят, значит, там какое-нибудь существо и они собираются мучить его. Ну и конечно, они уже вцепились в эту милую черепашку. Они поднимали ее и размахивали ею, потом опять опускали на землю. Вы ведь знаете, как это ужасно для черепахи – взлетать в воздух, потому что она, конечно же, думает, будто находится в когтях орла. До чего жестоко привозить их сюда из Греции, тысячами, и болтать ими в воздухе целое лето, а зимой оставлять умирать! Я читала, что умирает девяносто процентов. О, Фанни, этот мир! Так или иначе, я купила ее у этих гадких детей за тысячу франков, которые, к счастью, у меня имелись (нас ждет небольшой разговор о деньгах), и теперь она может быть счастлива до наступления холодов. Только посмотри, как она ходит, хотя каждый может видеть, что ее нервы натянуты как струны.

– Хочешь посмотреть на мою кошку? Она старая. Она так перебинтована, потому что ее гнойники все время открываются. Ветеринар герцога приходит каждое утро, после того как заканчивает со своими мопсами, и дает ей пенициллин. В каком смысле гуманнее? Разве ты не видишь, что кошка довольна жизнью? Она лежит и мурлычет, совершенно счастливая. Можно мне одолжить немного денег? Да, понимаешь, пенициллин дорог. Ты очень добра – я веду строгий учет.

Позднее Норти пошла погулять по набережным и на тротуаре возле зоомагазина увидела спящего в клетке барсука.

– Какая жестокость… они же не выносят дневной свет… они сидят целый день в норе и выходят, когда стемнеет. Только представь – держать барсука на свету в клетке – зачем было приносить его сюда из леса, бедняжку? Вот поэтому я вернулась за Жеромом и «роллс-ройсом» и одолжила денег у миссис Тротт (дорогая, ты не могла бы заплатить ей вместо меня, если я пообещаю вести строгий учет?), и вместе мы втащили мистера Барсука в машину, а он такой огромный и тяжелый, и привезли его через авеню Габриель, через ворота, и сейчас он в саду. Пожалуйста, сходи посмотреть…

– Норти, разумно ли это? Ведь в саду тоже светло – я не вижу большой разницы.

– Этот милашка как-нибудь справится.

Барсук справился. На следующее утро посреди лужайки была огромная дыра, похожая на бомбоубежище.

Норти весьма легкомысленно относилась к деньгам; любимое изречение «Один за всех, и все за одного» явно было основным ее принципом в таких вопросах. Она занимала деньги у всех и каждого, где только могла их выманить, а потом вынуждала Альфреда или меня возвращать их, повторяя:

– Я веду строгий учет. Сейчас у меня зарплата за июнь будущего года.

– Дружочек, – однажды сказала я, – что насчет месье Круа? Нам что, не платить ему за уроки? – Он приходил каждый день после полудня, по крайней мере на час, как говорила мне Норти. Видимо, Круа был хорошим учителем, поскольку ее французский улучшился.

– Нет, Фанни, в этом нет необходимости, он приходит из любви ко мне. Но если у тебя есть несколько тысяч свободных франков, то мы с Филлис Макфи провели небольшую разведку на Мэйн-стрит и увидели там одно коктейльное платье по шоковой цене, как раз мой случай. Напряги мозги, дорогая, вместо французского – дешевое нарядное платье.

Эта Филлис Макфи была шотландской подругой Норти, из Аргайла. Она тоже работала в Париже. Пока я с ней не встречалась. Я радовалась, что у Норти есть кто-то для компании, кроме пожилых министров.

– Как ты добра, теперь я могу пойти и купить его. Итак, я уже получила свою зарплату, кажется, до августа. В любом случае я веду строгий учет, все это аккуратно записывается.

Нельзя было сказать, что работа Норти страдала от всех этих отвлекающих моментов, – она обладала способностью делегировать полномочия. «Один за всех, и все за одного» означало, что мы с Альфредом, домоправительница миссис Тротт, водитель Жером, майор Джарвис и Филип выполняли для нее практически все работы. Наградой нам были слова: «Как вы добры, сама доброта». Но, даже если оставить в стороне внешние посягательства на ее время и внимание, она не создана была работать секретарем, не было человека менее пригодного к карьере деловой женщины. Норти жила ради удовольствия.

– Я понимаю, что имели в виду мои мальчики, утверждая, что Норти старомодна, – заметила я Филипу. – Она так же легкомысленна, как особа из двадцатых годов.

– Все равно, слава богу, что это так. Эти новые приводят меня в отчаяние. Я принадлежу к старому миру, вот в чем дело, говорю на его языке. Скорее я женюсь на зулуске моего возраста, чем на одной из этих унылых красавиц в красных чулках.