Не исчезай

Все же будем к нему снисходительны, он изо всех сил скрывал свою чувствительность: Кен был великодушным, даже добродушным отцом. Скорее всего, он посчитал необходимым продемонстрировать отцовское негодование, заодно защитить доброе имя, репутацию ответственного родителя, морально устойчивого гражданина и полицейского, не желающего пользоваться служебным положением, покрывать проступки членов семьи. Вполне разумно не смешивая личное с общественным. Среди американских полицейских немало озлобленных, усталых, но маленький городок в Вермонте не требует чрезмерных душевных усилий. Кен мог рассчитывать на спокойную службу, хорошую пенсию. Ему повезло. Он жил в Риптоне, у него была небольшая зарплата, но относительно спокойная, размеренная, счастливая жизнь. Власти города не раз урезали средства, выделяемые на полицию. Кену приходилось иметь дело с досадными происшествиями, которым в больших городах не то чтобы не уделяли внимание, но все же сначала серьезно подумали бы, прежде чем посылать полицейскую машину на подобный вызов. Он снимал кошек с деревьев и крыш, помогал незадачливым туристам, заблудившимся в горах, выслеживал превышающих скорость на дорогах, по которым хорошо если в час проедет одна или две машины. У него было трое любимых детей – два сына-оболтуса и Кэрен. Его жена уставала и мало о нем заботилась; она не только перестала готовить – Кен забыл, когда в последний раз занимался с ней любовью. Ее всегда приходилось уговаривать, упрашивать, делать что-нибудь по дому, чинить, убирать, только чтобы расположить свою вялую и измученную подругу к пятиминутному сексу. Ей приходилось больше часа добираться до работы, каждый день проезжая более семидесяти миль, чтобы добраться до соседнего города, где, несмотря на рецессию, ей удалось сохранить хорошо оплачиваемую должность в маленькой аптеке при госпитале. Особенно трудно было зимой – из-за снежных заносов и гололедицы. Бедный Кен постоянно испытывал неуютное, гнетущее чувство вины. Сьюзан брала сверхурочные, поскольку за них ей платили в два раза больше обычной ее ставки, и приносила в семью больше денег, чем ее муж, хотя руки у Кена были толще ее икр; он качал мышцы в гараже и по выходным пил пиво с друзьями в местном пабе. И добрел из года в год. Хрупкая, болезненная Сьюзан напоминала подростка: неказистая, бледненькая, с тонким носиком, что всегда кажется слегка покрасневшим у самого кончика, с волосами неопределенного цвета, висящими по обе стороны вытянутого личика. Кен любил свою Сьюзан и жалел ее – до слез.

4

Вандализм в доме Фроста – в самом сердце Новой Англии – вызвал волну возмущения. Неудивительно, что подростки были примерно наказаны. В свободное от занятий время, вместо упоительных часов за компьютером, вместо тусовок с неизменной травкой, пивом и перебранками, вместо зачастую присущих этому возрасту занятий, нарушителям буколического спокойствия пришлось читать стихи Роберта Фроста.

Говорят, подростковый возраст изобретен ХХ веком. В прошлых эпохах подобной роскоши не существовало. Пятнадцатилетних приравнивали к взрослым. Лишь те немногие, кого называли отроками или недорослями – избалованные, изнеженные отпрыски богатых семей, – имели относительную свободу и, что называется, с жиру бесились. Дикий возраст. И вот из этого недо-, пред-взрослого состояния, из этой стадии современного медленного западного взросления, Элис (вместе с ее подругой Кэрен и другими участниками вечеринки) была прямиком отправлена на лесные тропки фростовской поэзии. Если бы была у нее возможность выбирать… Возможно, понятней и ближе показался бы ей Аллен Гинзберг, но пришлось изучать поэзию Фроста.

Философская меланхолия Фроста пришла из другого века, из иного времени. Ей было скучно, но Элис очаровала старомодная грусть. Казалось, реалии ее жизни не имели ничего общего с поэзией как таковой и тем более с поэзией прошлого века. Но Элис жила в Новой Англии, у подножия гор…

Are you dumb because you know me not,
Or dumb because you know?

Действительно, глух ты или глуп, потому что не знаешь меня? Или же ты глух (или глуп) оттого, что знаешь меня?

5

Семья Фроста переехала в Вермонт в 1920 году. Пресытившись преподавательской работой, Роберт мечтал о свободе, верил: покинув пост в Амхерст-колледже, он тем самым высвободит время для поэзии. Действительно, летом – осенью 1920 года Фрост написал несколько значительных стихотворений и закончил стихотворение, начатое еще в 1912 году. В Нью-Гемпшире его фермерская жизнь оказалась не слишком удачной. Фрост надеялся, что в Вермонте, в более мягком климате, он сможет заниматься фермерством, зарабатывая на жизнь, выращивая яблоневые сады, сможет писать стихи. Действительно, переехав в Южный Вермонт, Шафтсбери, Фрост вместе с сыном сажает около тысячи деревьев – яблонь, сосен. Надо сказать, что это сын его, Кэрол, сажал яблони – всегда хотел быть фермером. Большую часть работы выполнял именно он.