Не исчезай

Он даже сгоряча не закричал,
Но повернулся, жалко улыбаясь
И руку вверх подняв – как бы в мольбе
Или чтоб жизнь не расплескать. И тут
Он понял (он ведь был не так уж мал,
Чтоб этого не осознать, подросток,
Работавший за взрослого) – он понял,
Что все пропало. «Ты скажи, сестра,
Скажи, чтоб руку мне не отрезали!»
Да там уже и не было руки.

5

Что поведал профессор? Что разъяснил? Или слова его были уже ни к чему? Может, подал материал сухо, сжато; сказал этим, явно не заслуживающим ни его времени, ни внимания ученикам, что само название стихотворения – цитата из Шекспира; история, рассказанная скупым фростовским языком, проводит параллели с монологом Макбета, узнавшем о смерти жены.

Врач усыпил его эфирной маской.
Он булькнул как-то странно – и затих.
Считавший пульс внезапно испугался.
Не может быть. Но… стали слушать сердце.
Слабей – слабей – еще слабей! – и все.
Что тут поделаешь? Кто умер – умер,
Живые снова занялись – кто чем.[79]

Эх! Как все же далек перевод от оригинала. Фроста можно обвинять в холодности, но языком он владел волшебно.

And from there those that… И оттуда те, которые…

To-morrow, and to-morrow, and to-morrow[80]… Завтра, завтра, завтра…

Глава девятая Слабость

1

Лучше бы этих детей отправили рубить дрова, целее были бы.

«Out, out, brief candle». Прочь, дотлевай, огарок! Возможно, именно об этом и думала Элис: «Жизнь – пламя на ветру, свечи колеблющееся пламя». Шекспира они, конечно, изучали, было дело, и среди прочего «Ромео и Джульетту». Между параллелями и меридианами поэзии, между Фростом и Шекспиром – пропасть. Но все откладывается в древнюю культурную копилку. Элис, завороженная словами, казалось, уплывала в иное пространство.

Но почему Элис? Или дети ранимы? И почему девочка Элис оказалась более ранима, чем девочка Кэрен?

2

Люба узнает об этой предыстории намного позже, попытавшись понять или домыслить то, что произошло с ней самой. Запишет, додумает. Вплетая события собственной жизни, свои чувства и мысли – в чужую. Ставшую болезненно близкой.