Не исчезай

«Вновь вопрошаю, о чем ее тексты? – записывает Люба. – Почему задевают? Следование религии, создание религии? Когда человек строит свой мир, он создает собственную религию. Религия от себя. Я, мое „я“ – вот моя религия. Создать нечто из кусочков информации, своего взгляда на мир, багажа, собственной истории. Вместо того чтобы следовать чему-то, навязанному извне. Интенсивная занятость собой – цена за растерянность начала жизни. Эта занятость ведет к той самой аутичности. Скрыться за непроницаемой стеной вежливости, поверхностных улыбок, сдержанности манер, скупых кивков головой: да-да, я совершенно согласна с вами, но у меня особый взгляд на эти вещи.

Следом – высокомерие одиночки. Если могу, способна, решаю все проблемы, то на кой черт мне ваш Бог, ваша вера? Вот она, проблема с верой, не только с верой во Всемогущего Бога, но с любой другой… На этом этапе мне никто не нужен: я одна, я могу… В этом дело? Это я слышу в ее текстах? Или начинаю слышать в себе?»

«…О чем это я? О кризисе индивидуализма? Но разве можно прожить, не подпав под влияние всего этого вокруг? Смешно. Практически Маркс. В конце концов, человек зыбок. Кожа пронизана порами. Инфекция, вирусы входят, проникают в самую сердцевину. Болезнь, воздух, слова, мысли, идеи. Человеческая особь проницаема, проникаема. Говорить имеет смысл не только о женщинах. Все уже поняли, что мужская особь тоже проницаема…»

«…Слово определяет мысль. Или мысль определяет слово? Язык определяет сознание, душу. Или же созданная этим языком душа вторична? Но как может быть вторична душа? Нам говорят, что душа бессмертна, создана свыше. Но ведь и слово имеет божественное происхождение? В слове есть все: мысль, речь, действие. В произнесенном, записанном слове. Где-то там, в неведомых, не видимых глазу мирах, витает это сказанное, записанное слово, даже скомканное, даже выброшенное в корзину, сожженное в алюминиевой бочке вместе с сухими осенними листьями, как в Интернете, где в Мировой паутине запутаны, застряли все твои слова, дела, поступки…»

«…Вторичность мира. Оригинальность. Отсутствие оригинальности. Взаимозависимость. Невозможность аутентичности.

Невозможность индивидуализации.

Какие большие слова. Так трудно втиснуть эти слова в роман…»

«…Все мы – продукты системы. Продукты языка. Измышления причудливой культуры, ходячие символы, мифы. Ходишь по жизни, носишь в душе ли, в голове целый мир символов, личных мифов.

Иаков родил Иосифа. Стас родил Любу.

Язык – система. Но эта система – тоже продукт. Продукт поколения. Я уже в ином эшелоне, в другом поколении. Но это все неважно. Не так уж важно.

Всю жизнь человек работает над приручением этой системы – системы общества, языка. В целях манипулирования ею, использования в личных целях. Это уже мысли той, с другого побережья, ведь именно так утверждает своими текстами N…»

Между ними – пропасть. Между Любой и N, между Робертом и N.

Он все же верил, верил в нечто – в нечто, некое Высшее. Пусть мрачное, тяжелое. Но верил. Ну, хотя бы в силу природы. Тогда как N прагматична, утилитарна.

«… Вот это меня пугает – механистичность. Отрицание души. Для нее душа – эмоции. Вспыхнут, сгорят, уйдут. Загорится обидой, злобой ли, утихнет – вновь муссирует доморощенные теории о науке, знании. Нахваталась по вершкам, жонглирует словами, ставит диагнозы миру. Вот Фрост – тут иное восприятие мира».

Люба вновь думает о Фросте.

Глава тринадцатая Белый кит

1

Возвратившись из Вашингтона, встряхнувшись и очнувшись, Люба решила, что надо продолжать писать. Взяв пример с сетевой подруги, писательницы с Западного побережья, решила устроить новый режим – теперь она будет регулярно писать свой роман. Словно свидание себе назначает. Отправляется с лэптопом, словно завзятый писатель, в местный «клуб одиночек».

Начитанные владельцы популярного американского кафе «Старбакс», у которого на логотипе то ли сирена, то ли русалка с раздвоенным хвостом, преподаватели английского языка и литературы Джерри Болдуин и Зев Сигл, вместе с писателем Гордоном Боукером, создали новый тип одиночества в толпе, давно знакомый европейцам. Впрочем, О’Генри писал в барах, предварительно накачавшись приличным количеством спиртного. Единственное отличие в том, что посетители нового заведения накачиваются кофейными напитками. Но если в барах и кофейнях прошлого была некая уникальность, кофе-бар нового времени был размножен, превращен в сеть, пронзил собою звездно-полосатые Штаты и вырвался на международные просторы. Теперь уже более полусотни стран знакомы с этим кофе-баром.

Поначалу партнеры собирались назвать свое кафе в честь «Моби Дика» – «Кофе от Моби». Но решили, что упоминание огромного белого кита вряд ли будет привлекать посетителей, скорее оттолкнет их. Все трое – истинные кофеманы, а также американские интеллектуалы. Первоначальный замысел был такой – привнести в культуру Сиэтла частичку Сан-Франциско, с его кофейнями и прогулочными улицами.