Не исчезай

Кто тебя так? – думает Люба.

Ей хочется крикнуть через весь континент:

Зачем, почему?! Мне жаль ее; ее еще молодого тела, ее пока еще упругой души. Мне жаль ее таланта, ее неискушенности, ее дерзаний, ее пыла. Мне жаль ее, и мне жаль себя, женщину с надкушенной душой. Через мою потрескавшуюся душу проходят токи любви и приятия, понимания, которого не было прежде. Перед днем раскаяния я хочу сказать ей: прости, если можешь. Прости нас, недолюбивших, недоживших, недоласкавших, недопонявших, непонятых. Прости меня, мама! – бросаю я во Вселенную, не зная, долетит ли мой отчаянный вопль. Мама! – кричу я, но рот мой закрыт, слеплены губы, я сжимаю до боли зубы, отчего у меня по ночам болит голова. Мама! Прости меня! И я прощаю тебе, слышишь?! Я – сквозь пространство, через время – кричу тебе, что прощаю и прощаю себя, нас с тобой, недолюбивших, недоживших женщин.

Простите нас и простите нам, дочери! Как это больно – быть дочерью. Я никогда не узнаю, каково это – быть сыном.

Отец, слышишь ли ты меня?

Но речь здесь только о матерях.

4

Двое пожилых мужчин в «Старбаксе»: помятые лица, тяжелые городские ботинки, бритые сизые щеки и отвислые усы. Может, за этим пегим чубом, за неровными, извилистыми бороздами на лбу гениальные мысли? Два пожилых мужика уселись в кафе, чтоб о жизни поговорить или, может, чтобы создать что-нибудь новое, необыкновенное? Кто знает.

Молодые, совсем новые люди за соседними столиками, помятые бессонницей – веселой жизнью или беспросветным учением. Упертые в учебники, компьютеры – что они создадут, что сделают, во что будут верить? Родят ли детей, доживут ли до старости? Дальше – что? Что ждет дальше эту цивилизацию, этих людей? Без веры легче или страшней? Потому что нет для них одного общего Бога. У каждого отдельный, индивидуальный Бог.

И вновь Люба думает о своем поэте.

Глава четырнадцатая Мышиные хвостики

1

Фрост – Иов, пишущий стихи. Иов, у которого есть слова, обращенные с жалобами (или претензиями?) к Богу.

Быть может, вся эта работа со словами, вынашивание, убаюкивание слова ритмом и стилем – стремление подтвердить для себя существование хоть какого-нибудь Бога. Но какого?

Отец алкоголик, абьюзер – мучитель, которого маленький Роберт панически боялся, но еще больше страшился его потерять. Отец старался его удержать – поближе к себе – в том образе, который был удобен ему, отцу. В пьяном ступоре, проваливаясь в сон на диване в гостиной, он прижимал его к себе, сжимая в хмельных, устрашающих объятиях.

Мать – Изабелла, Изабел, Бэл – мечтательная душа, романтическая, несобранная, не желающая быть обыкновенной женщиной, матерью. Ну не любила она хозяйство, не желала убирать, готовить! Иногда они бросали запущенный дом, чтобы сменить обстановку, убежать от неустроенности, грязи, от беспорядка. Переезжали в гостиницу недели на две. Затем опять возвращались на Рашен-Хилл. Вера? Но он родился еще в прошлом веке. Вера была почти данностью. Отец его вышел из простой семьи – крепкой, традиционной, наверняка верующей со всей упорностью, упертостью жителей Новой Англии. Несмотря на это, Уильям был атеистом, бунтарем. Фрост-старший, дед Роберта, считал, что бунтарские настроения, царившие в Гарвардском университете, где учился Уильям Прескотт, виноваты во всех его бедах, включая алкоголизм. Он не понимал сына, не желал его признавать – откуда только берутся такие? Тот и впрямь бунтовал, убежал от отца как можно дальше – к берегам Тихого океана, – от консерватизма, узколобости, традиционности.