Не исчезай

«Если я скажу, что верю в поэзию, ты будешь надо мной смеяться…»

«Почему? На тебя это очень похоже».

«А ты, ты во что-то веришь?»

«А я ни во что не верю. Я, скорее всего, хочу все понять, узнать».

«Значит, ты веришь в знание».

«Возможно. Возможно, что тут ты права».

«Но человек ничего знать не может. Человек может только верить. Надеяться, что вера его вытянет, спасет».

«Твоя вера, Люба, как раз-таки тебя и погубит».

Люба обижалась и снова шла к мужу. Говорила, говорила. Он слушал вполуха.

– Она пишет, что вера нас погубит. А это неправда, неправда! Совсем не так! Ты ведь знаешь, о чем я? О поэзии, да? О вере, понимаешь? Все – в нас, в людях, все уходит внутрь. Мы все становимся невротиками. Уже стали.

– Безусловно, – язвил муж. – Ты уже самый настоящий невротик, зачем далеко ходить? А у меня, пожалуй, еще все впереди. Но ты позаботишься, чтобы довести дело до победного конца. – И горько вздыхал, жалея себя.

– Брось, брось! Не издевайся. Я говорю о серьезном. Весь мир перевернулся. Я чувствую. Ты можешь смеяться надо мной, можешь говорить, что я вещая Кассандра… Но… Посмотри, уже появился отдельный криминальный класс – как часть общества. Преступники, взявшие на себя основную функцию осуществления насилия.

– Ты о чем?

– Фрейд, «Недовольство культурой». Тьфу, дурной перевод. На английском звучит намного лучше: «Civilization and Its Discontents»…

– Ну да, ты же любишь Фрейда…

– Кто сказал?..

«Общество, все мы, – писала она N, – завершило работу по уничтожению насилия across the board.[92] Осталась только dissipated[93] система подавления личности. Справившись с рабочим населением, мы уходим на арену отдельной личности».

«Ты хочешь сказать, что мы все потенциальные клиенты психиатров?» – задавалась вопросом N.

«Безусловно!» – отвечала L.

«В таком случае ты уже им являешься. Ею».

Часть пятая

Глава первая Жена Иова

1

Мир был молод, полон надежды. Человек, рожденный для добра, пребывал в мире, где господствовало зло, и, тем не менее, жаждал жизни. Над ним сияли твердые небеса – как литое стекло, как зеркальная завеса. Что сказала жена Иова? Жена Иова, у которой не было слов. Но у нее было имя – Ситис, Ситидос. Иов страдал душою и телом, плотью своей.

Это Иов страдал. А жена его, Ситис, потерявшая десять детей, рожденная для лучшей жизни – принцессой? За три буханки хлеба продала она волосы свои – Сатане. Молила мужа: отпусти меня к детям моим, буду лежать среди мертвых детей моих. Не отпустил. Тогда пошла, легла среди скота, где и умерла.

Как удобна такая женщина. Бросив горькие слова, она тут же исчезает. Всего-то и хотела, чтобы был ее Иов мужчиной, а не овцой. Иову же предстоит излечиться и найти новую жену, Дину. Родить себе десять новых детей.

2

Все эти годы Элинор была рядом как живой упрек. Умирая, продолжала упрекать. Или ему так казалось, что упрекала. Нечистая совесть? Чем провинился он, этот новый Иов? Если Элинор – Ситис, то Фрост – Иов.

Фрост написал пьесу на восемнадцать страниц под названием «Маска разума». Иов и его жена. Господь благодарит несчастного, отдает ему должное за то, что тот помог распутать древнюю моральную дилемму: отсутствие связи между поступком и воздаянием за него. За страданием не следует вознаграждение.

«Why reason-hungry mortals ask for reason?»[94]

Действительно, почему человек вечно ищет оправдания своим страданиям? Причина… Какая может быть причина? Разве причина может что-нибудь оправдать?

«There is no connection man can reason out
Between his just deserts and what he gets».

То есть между истинным воздаянием по заслугам и тем, что получает смертный человек от судьбы, на самом деле нет связи, которую он мог бы отыскать.

– Получается, что единственная награда за страдание – само страдание…

– Возможно…

– Роберт, почему ты не мог с ней говорить?

– Почему не мог? Еще как мог! Говорил. Только она молчала. Ненавидела разговоры, не позволяла трогать больное. Ни разу не произнесла имени своего – нашего! – первенца, Эллиота.

– Я тоже хочу говорить о больном. Нет, не хочу, мне необходимо! Словно вынуть из себя, извергнуть. Только никто меня не слушает. Может, поэтому и пишу. Иногда я думаю, что говорить о том, что болит, эгоистично. В конце концов, если у него не болит, зачем ему меня слушать?

– Из сострадания. Это единственная человеческая способность, что сродни любви. Может быть, выше любви. Элинор слушала мои стихи. Это то единственное, что она слушала.

– Он тоже иногда слушает то, что я пишу.

– Ну вот тебе и ответ. Единственная форма обращения. Завуалированная. Облагороженная. Опоэтизированная. Вот тебе и вся литература. Хотя… литература, пропущенная через некий волшебный кристалл… Это уже материал другого порядка. Кто стал бы слушать Иова? Был человек в земле Уц… Ну и что из того?

– Поэтому ты хотел быть поэтом? Чтобы быть услышанным?

– Ну, знаешь ли… Это уже удар ниже пояса.