Не исчезай

Лелея надежду, а в душе – разрушительную борьбу;
Предпочтя капризную фортуну всему, что дорого и мило,
Ощущая нисходящие чары вновь обретенных берегов.

Не получалось мгновенно зацепить смысл, перевести в иной уровень осмысления.

Лампа мигала, в оконную раму глухо стучала сосновая ветка. Juggle, juggle. It’s a pun.[108] Жонглирование, плутовство.[109] Неужели Фрост пытался сказать, что это плутовская страна? Руки шарили по столу в поисках карандаша, ручки.

На этом столе все было под стеклом. А если не под стеклом, то сам стол ограждала стойка с шелковым шнуром, ограждающим рабочее место поэта. Но это неверно! Он всегда писал в своем кресле, пристроив к нему самодельный столик – теперь такие делают для владельцев лэптопов. Кресло это он повсюду возил за собой, даже в Англию повез.

Капризная фортуна. Удача. Скрип. Шорох. Чужаки. Пришельцы. Странники. Паломники. Пилигримы.

4

– Я нашла его стихотворение! – неистово прокричала в трубку Люба.

– Ты в курсе, что у нас сейчас ночь? У вас, кстати, тоже, несмотря на разницу во времени. Какое стихотворение? – Спросонок голос у Нины был хриплым и очень низким. Почти мужским.

– Его, Роберта. Стихотворение нашла. Я нашла. Неизвестное, понимаешь? Ранее не известное.

– Ты где?

– Я в Риптоне, на ферме Роберта.

– Как ты там оказалась?

– Неважно. Я потом тебе все расскажу. Ты слышала, что я сказала?

– Слышала, слышала… – Голос был недовольным. – Мне завтра, между прочим, на работу… Который сейчас час? Времени сколько?

– Не знаю. У нас, может, часа четыре.

– Ты совсем, Люба, спятила? Ты чего мне звонишь? Я уже забыла, что ты есть такая. Исчезаешь, не отвечаешь на и-мейлы, на звонки… Ты крейзи, да? Я всегда знала, что ты безумная. – Нина зевает, откашливается и, наконец, спрашивает: – Ну, что ты там такое нашла?

– Стихотворение. Poem.

– Какую poem?

– Фростовскую.

– Подумаешь, удивила! Да сколько он тех стихов написал!

– Ты не понимаешь… Я нашла стихотворение… unknown… Понимаешь?

– Что значит unknown?

– Ранее не известное. Никто его раньше не нашел… То есть я не знаю…

5

Второго октября 2006 года журнал Виргинского университета «Virginia Quarterly Review» опубликовал ранее не известное стихотворение Фроста, найденное аспирантом университета: тридцать пять строк, записанные от руки на обложке фростовского сборника стихотворений «К северу от Бостона». Если это было возможно тогда, почему невозможно то, что происходит сейчас?

Любу вновь одолевало лихорадочное желание оглянуться, ожидая увидеть – что? Ломило спину, словно надела неудобное нижнее белье; шея напряглась. Но под тонкой ночной рубашкой из голубого акрила, что напоминает шелк, но шелком не является, на ней не было ничего. Под этим акрилом она была голая, еще теплая со сна; груди болтались тяжело, как две дыни.

Сон цеплялся за кончики ресниц, держал тело в мягких, но тяжелых объятиях. Ее беспокойные руки, обретя привычную подвижность, продолжали перебирать на столе бумаги, а Любины глаза, словно притягиваемые невидимым магнитом, не могли оторваться от найденного ею листка и того, что на нем было написано:

Pilgrims in time, migrants, troubled souls  —
What wicked passions brought you to this land?
Some having longings, yearning to be whole.
Some thirsty getting fame or mining golden sand.

Newcomers to the shores of a delivered life
All striving to foresee the future in the hallowed land
That freely opens its gates to passions and desires
Futile and foolish to the very, very end

But then again we’ve all been au fait with solitary nights
Ill-fated visitors, migrants in alien lands
Forgotten maybe, maybe blessed with made-up acumens
Fatigued and bitter wanderers with starry eyes.[110]

6

Он просто не мог это написать. А если написал? Предположим, Люба нашла ранее не известное стихотворение Фроста. Что это значит? Значит, что все было не зря. Что Роберт, ее Роберт, привел Любу сюда; привел, как путеводная звезда. Не зря было все, что принадлежало только ей… Жизнь, строки, которые надиктовывала она сама, ее доселе непутевая судьба. Получается, все было именно ради этого момента. Ради его строк, найденных ею. А где во всем этом она, Люба?