Не исчезай

Тут же в голове возникают параллели. Фрост и Перельман. Поэзия и математика. Или поэзия и музыка. Или математика и музыка. Или одиночка и Вселенная. Математик и люди. Поэт и все остальные. Поэзия – история человеческих желаний. Тщетность их осуществления и реализации. Поэзия всего лишь показывает внутреннее состояние ума или души или озвучивает его. Наука описывает и исследует. Поэзия демонстрирует.

2

«Поиски точного слова сродни поискам точной формулы, верного ответа, – пишет она своей подруге-сопернице. – Ты задумывалась над этим?» – «Зря ты мучаешься. Лучше пиши. Надо все время писать, писать новое, а не переписывать, мусолить, раздумывать. Времени мало – жизнь коротка», – отвечает Нина. «Я тебе послала начало романа. Ты посмотришь?» – «Посмотрю. Только не сейчас. Я пишу новый роман, сижу ночами, сплю по два часа… Ты прочла мой текст? Я тебе посылала». – «Читаю… Хорошо тебе. А я не могу писать по ночам. Ночью я сплю. И мне снятся странные сны…» – «А ты записывай. Сны свои записывай». – «Ты думаешь? Я сижу в Старбаксе и читаю твой текст. Знаешь, я прихожу к выводу, что при всей разнице у нас есть нечто общее в манере или в целевой направленности», – Люба перечитывает строчки чата и в очередной раз задается вопросом: можно ли использовать и этот материал для своих целей? Этично или нет? Почему меня вечно мучают такие вопросы? Что это, поиски нравственности или что-то еще, мне пока не ведомое?

3

«Я прочла твой текст, – пишет Нина. – Мне понравилось. Но во всех этих твоих буквах – одно и то же чувство. Незаконченности. То ли незаконченности жизни, то ли ощущение беспомощности или удивления, что жизнь так далека и непонятна. Или просто непостижима. Чувство одиночества, что ты видишь их, этих других, а они тебя не желают видеть, что ты все время одна по жизни. А ты думала о том, чтобы придумать счастливый конец? То есть для следующего текста? Или для жизни… Чтобы было так, как тебе хочется. Чтобы настал такой счастливый или хотя бы желанный исход этого существования? Для тебя».

Вот и она о том же. О птице счастья. Роберт рассказывал о подобном, о жизни в Англии, о погоне за Синей Птицей счастья – или за Птицей Признания? Но там, в Англии, их было двое. Он нашел себе друга. У Любы нет друга. Но у нее есть Роберт.

4

А тогда, в Англии, их было двое никому не известных поэтов. Вернее, двое мужчин, которые хотели быть поэтами. Или хотели стать поэтами? А может, еще не поздно, думает Люба. Но ее не привлекает идея стать писательницей посмертно. Эдвард начал писать в тридцать шесть лет. Он был младше Роберта на четыре года.

Эдвард Томас родился почти сто тридцать лет назад в Лондоне, но так и остался валлийцем из Уэллса. Википедия сообщает, что он был одним из самых известных поэтов Первой мировой войны – войны, которая, по словам Клемансо, должна была положить конец всем войнам.

В стихах Томаса есть странность, что перекликается с необычностью стихов Роберта. Новый язык эпохи, страдающей немотой?

– Луба, почему бы вам не пойти учиться? Из вас бы вышел прекрасный преподаватель.

Джейк благодушен и расслаблен после обеда. Люба стояла у плиты весь день, чтобы порадовать гостей «русской кухней». Борщ, обязательные блины с икрой. Салаты-салатики. Закуски. Чай. Чтобы «принять как подобает». Учиться? Поздно. Все поздно.

– Вы читали «Улисса», Луба? Нескончаемость, очевидность… я бы даже сказал, беззастенчивость потока слов Джойса. Во всем – бесцельность. Бессмысленность, беспредметность жизни…

Ее пугает эта мысль. Все оправданно и понятно, должно быть понятно; она хочет, чтобы было понятно.

– Роберт Фрост так не думал, – произносит Люба робко. – Он требовал от людей – и от жизни – возмещения всех потерь, оправдания несправедливости своей судьбы. Я слышу его голос – между строк; голос, который откровенно вещает: жить и писать надо так, будто это важно, словно это имеет какое-то значение, – сказала и испуганно взглянула на профессора. Кто она такая, чтобы иметь свое суждение?

– Конечно же Фрост понимал, что ничто не важно и в конечном счете, перед последним порогом, никто никому ничего не засчитывает. И все равно писал. В этом его личный подвиг. Вам необходимо двигаться вперед, Луба. Ваш интерес к литературе очевиден, но это всего лишь страсть… Идите учиться, преподавать, пишите. Публикуйтесь, наконец! Жизнь пройдет мимо, а вы так и останетесь за бортом. Надо двигаться вперед. Иначе – болото.

– Джейк!

Это обидно. Неужели и он, как все?

– Луба, поэзия невесома, как невесома жизнь.

Люба ловит себя на мысли о бессмысленности поэзии. Как абсурдно занятие стихами. Все вокруг зарабатывают деньги, чтобы кормить семью… Сиюминутность и… необходимость такой жизни. Она оглядывает стол, чашки, остатки десерта – разрушенный тортик, коробка конфет, вазочка с халвой, которую так любит профессор… Джейк сочувственно склоняет свою большую голову и кладет руку на ее безвольно лежащую на скатерти ладонь. Кожа у него сухая, как бумага, тонкая, покрытая пигментными пятнами.

– Поэзией не зарабатывают на хлеб.