Не исчезай

«Приют» оказался огромным жилым комплексом. Расположенный на озере, окруженный яблоневыми и вишневыми садами, охраняемый от посторонних глаз шлагбаумом, электронными устройствами и лесным массивом, одно из самых дорогих в Новой Англии «убежищ» для пожилых, это был настоящий санаторий. Здесь практиковали лучшие врачи; за профессорами, банкирами, бывшими предпринимателями ухаживали со всем старанием, присущим дорогому заведению подобного класса. Два магазина, три ресторана, библиотека, бассейн, спортивный зал, массажные кабинеты, сеансы физиотерапии, два кинозала; картины в богатых рамах, пальмы в горшках, цветы повсюду, музыка в холлах, где мягкие ковры заглушают шарканье ног и постукивание ходунков.

– Самое отвратительное здесь – это индюшки, – жаловался Джейк.

– Индюшки? – удивлялась Люба.

– Индюшки. Знаете, Луба, как кулдыкают индюки? Вот так и здесь – сплошные индюшки.

– Но, Джейк, здесь так хорошо. Я бы согласилась, – смеялась Люба. – Все вопросы уже решены, ни о чем не надо беспокоиться. Все есть, а соседи – посмотрите, Джейк, – профессура, бывшие врачи, известные журналисты, деловые люди…

– Вы думаете, что у журналистов и профессуры не возникают проблемы с мочевым пузырем? Думаете, что у них не отекают ноги и не может быть всевозможных болячек, встречающихся у менее образованных людей? Луба, по-вашему, богатым легче справляться с унижением старости?

– Джейк, но вы просто не знаете, не видели, в каких условиях… как это выглядит, когда у людей нет денег, образования… не знаете, каково это, если у человека нет языка для общения, когда эти… старики… извините… бегают по распродажам, подбирают кровати на свалках!.. Вы не имеете представления… начинает уходить память, а у несчастного нет возможности нанять прислугу. Да, мы живем в милосердном обществе, за стариками есть минимальный уход. Но сколько одиноких стариков, их дети боятся потерять работу, они заняты, а у некоторых и вообще детей нет… Человеку приходится доживать свой век… нет, его не спрашивают… его просто отправляют в самый доступный дом для престарелых, инвалидный приют, дом призрения. Там смерть – удушливые, невыносимые запахи, одиночество… Бессмысленный, унизительный конец!..

– Луба, конец жизни всегда бессмыслен и унизителен. Последний позор, окончательное оскорбление.

2

Джейк продал свой огромный дом и переехал в «Приют» ради жены.

– Сначала она потерялась, – рассказывает Джейк. – Я посоветовался с детьми и решил, что она просто переволновалась или кровеносный сосудик лопнул, мало ли… Отправили на обследование, но ничего так и не узнали.

– А дети?

– Что дети? У детей своя жизнь. Потом она стала забывать все подряд, одеваться стала странно: разные туфли, серьги… Потом забывала умыться, вставить протез, поесть…

– Я понимаю. Это деменция… Альцгеймер…

– Становится все хуже. Если она будет терять вес, как сейчас, ее переведут на верхний этаж, где слабоумные.

Болезнь Альцгеймера прогрессировала, Джейн худела, отказываясь от еды. Со скандалами Джейк заставлял ее съесть одну, затем другую и, крайне редко – третью ложечку мороженого. Несколько раз Люба присутствовала при подобных сценах, и каждый раз ей было неловко – эти милые, воспитанные люди ругались, как дети. При встрече Джейн церемонно обращалась к Любе со своим how-do-you-do? Люба всякий раз терпеливо представлялась ей и пожимала маленькую сухую ручку.

Джейн родилась в Вене. Большой дом на холме, где повсюду лежали огромные персидские ковры, впоследствии конфискованные нацистами, существовал в ее памяти более отчетливо, чем вчерашний день. В девять лет ее вывезли из Австрии родители, бежавшие от нацизма. Они поселились в Новой Зеландии, а в семнадцать лет она приехала в Калифорнию, чтобы получить образование.

– Вы думаете, что ее… – Джейк негодующе указывает на жену слегка подрагивающим пальцем, – вы думаете, что ее не отправят в инвалидное отделение, если она не начнет прибавлять вес?

– Кушайте, Джейн, – уговаривает ее жалостливая Люба.

Перед каждым посещением лекций и литературных семинаров щедрые Джейк и Джейн кормили свою русскую гостью (Джейк, несмотря на преклонный возраст, неутомимо преподавал). Люба стеснялась этого, но профессор настойчиво угощал ее обедами – водил в уютные рестораны, расположенные в их обители: на первом этаже, где широкие окна, обрамленные затейливыми шторами, выходили на лесное озеро; а на втором этаже, в цоколе здания, на длинной стойке со шведским столом громоздились миски и мисочки, а более подвижные и деятельные жители «Приюта» накладывали полные тарелки салатов, приправ, рыбы, мяса и дичи, но, недоев, вставали в очередь за очередной порцией… За ними робко пристраивались люди классом ниже – чернокожая прислуга, – чтобы утолить голод после рабочего дня. И это было хорошо – остатки не пропадали, их не выбрасывали на помойку, как, Люба знала, это делали в других местах. В ресторане на первом этаже стариков обслуживала молодежь – студенты, подрабатывающие в «Приюте». Лица их, испуганные, напряженные, удивляли. Улыбались они тоже натянуто, почти судорожно.