Не ищи меня

Ник сделал мне чаю, но я не смогла его выпить. Тупая боль в нижней части спины разгорелась и стала почти невыносимой. Я расхаживала по комнате, то и дело останавливаясь, хватаясь за мебель и дыша между спазмами. Ник больше не мог этого вынести.

– Едем, – сказал он, и хотя мне казалось, что еще рано, я не стала спорить. В конце концов, он записал нас в частный роддом, и я знала, что они не осмелятся отправить нас обратно.

Когда мы выходили из дома в прохладной темноте ночи, мне вспомнились школьные каникулы – то, как мы с мамой ждали автобуса до аэропорта, чтобы попасть на наш дешевый утренний рейс. Ледяные пальцы в босоножках, кислая сухость сна в горле, урчащий от голода и предвкушения живот. Радость от предстоящего путешествия и страх перед полетом – перед тем, чтобы доверить свою жизнь мастерству пилота и диспетчеров. Мама относилась к моим страхам пренебрежительно, ссылалась на статистику, по которой в авиакатастрофах погибает значительно меньше людей, чем при переходе через дорогу. Какими легкими те путешествия казались по сравнению с тем, что предстояло мне сейчас.

Пока мы ехали в роддом, я старалась не думать обо всем, что может пойти не так, напоминала себе, что роды – самая естественная вещь на свете, что каждый день рожают тысячи, а может, миллионы женщин. Мне повезло, я буду в руках лучших профессионалов своего дела – об этом Ник позаботился. Мое представление о родах было идеалистическим: никаких проводов, мониторинга, болеутоляющих. Я хотела сесть на корточки в ванне с водой, чтобы дочь, подобно русалочке, выплыла из пещеры моего тела. Но Ник хотел всего, что могли предложить наука и технологии. Он хотел, чтобы Эмили путешествовала бизнес-классом. Иначе зачем платить? Груз был слишком ценным, чтобы его повредить при транспортировке. На словах он пошел навстречу моему желанию родить естественным образом, но собирался при первой же малейшей угрозе потребовать кесарева сечения.

Что, конечно же, и случилось. Сердцебиение Эмили во время схваток слегка упало, и акушерка предположила, что пуповина обернулась вокруг шеи. Для Ника этого было достаточно. Тут же был вызван хирург, и не успела я осознать, что происходит, как меня уже везли в операционную с маской на лице. На эпидуральную анестезию не было времени, поэтому я пропустила тот миг, когда она появилась на свет, ее первый глоток воздуха, первый тоненький крик. Когда я очнулась, Ник стоял на противоположной стороне комнаты, держа в руках маленький сверток. По его лицу струились слезы. Он был так погружен в созерцание чуда, которое создал, так поглощен зарождающейся любовью, что не заметил, что я пришла в себя. Я окликнула его, но он даже головы не поднял. Внезапно я почувствовала себя брошенной и забытой. Пустой сосуд, в котором больше не нуждались. Тогда я отмахнулась от этого чувства, приписала его значительности момента, эффекту анестезии, туману облегчения после боли, усталости… Но два года спустя, вспоминая тот миг и зная то, что я теперь знаю, я поняла, что в тот день видела правду. Ник не хотел семьи, по крайней мере, той, где была бы я. Он просто хотел ребенка.

Мой рот открылся в беззвучном крике, я вцепилась в край одеяла. Отнимать жизнь чудовищно, но он заслужил смерти за то, что со мной сделал.

В первые дни я была уверена, что убила его. Перед глазами стояло его избитое, окровавленное тело, падающее спиной в воду, и ошеломленное, не верящее выражение его лица. Я представляла, как он погружается на дно озера и лежит там на ложе из ила и последние пузырьки его дыхания поднимаются на поверхность. Но прошло уже несколько недель, а в СМИ до сих пор не было никаких известий, и никто не звонил из полиции, чтобы сообщить мне, что обнаружено тело. Никаких обвинений. Никаких угроз. Тишина.