Не измени себе

Борис растерянно и неловко склонился к Жене. Она с трудом подняла руки, ухватилась за его плечи и прижа­лась горячими губами где-то повыше подбородка и вдруг, слабо вскрикнув, потеряла сознание.

Все устремились к Жениной постели.

—   Будто сердце мое чуяло! — запричитала Екатерина Михайловна. — Ох, Тамара! Шлея тебе, окаянной, попала под хвост!

—   Врача! — Борис умоляюще глянул на Тамару.— Скорее врача!

Вбежала медсестра Светланка. Глянула на Женю и пулей выскочила из палаты.

—   Доктор, Пуховой плохо! — раздалось по коридору.

Моисей Аронович показался из дальней двери. Свет­ланка поволокла его за руку, будто он сопротивлялся. А доктор был просто стар и слаб. Мудрые слезящиеся глаза его покорно мигали.

—  Потише, Светик. Потише… Ну, пожалуйста.

В палате Моисей Аронович преобразился. Не торо­пясь взял Женю за руку, послушал пульс, оттянул ей сначало одно, потом другое веко. Потом уже тихо бро­сил:

—  Иглу. Камфору.

Светланка опять сорвалась с места.

Врач поднял взгляд па Екатерину Михайловну.

—  Говорили с ней?

—  Говорили, а потом ревели.

—  Оно и видно — ведро слез пролили. — Моисей Аро­нович беззвучно зашлепал толстыми губами. Он был огор­чен, недоволен, рассержен. — А я просил… осторожно… постепенно.

—  Ругайте, ругайте, Моисей Ароныч. Я во всем вино­вата, — растерянно сказала Екатерина Михайловна.

—  Вовсе не ты, а я!.. — вмешалась в разговор Тамара.

Но вошла Светланка — и все смолкли. Доктор сделал

укол, а потом вытащил из кармана газету и тихонько стал помахивать ею над лицом Жени.

В палате, кажется, не дышали, все замерли. Но вот веки Жени дрогнули, нерешительно мигнув раз-другой, она широко распахнула глаза.

—  Вот мы и очнулись… Как поспала, милочка моя?—– ласково спросил доктор.

—  Я?! Спала?!

—  А нет разве? Помнишь все, что тут говорилось?

—  Конечно же помню… Только голова закружилась, и что-то стрельнуло.

—  Ничего, это пройдет. Простись со своими друзьями и постарайся еще поспать.

Все тотчас суетливо засобирались. Только Тамара опу­стилась на колени и стала осыпать Женю поцелуями, как обычно целуют маленьких детей.

—  Моя золотая… Моя хорошая… Ты у пас коро­левой… принцессой будешь. Будешь ведь? Скажи, бу­дешь?

Женя смешно, по-детски сморщила нос и с покорной улыбкой ответила:

—  Бу-уду…

—  Ну вот и хорошо. Вот и славненько. Мы к тебе бу­дем ходить часто-часто.

— Три раза в неделю, — поправил ее Моисей Аро­нович.

—  Приносить тебе всего-всего.

—  По списку, красавица моя. По списку. А списочек составлю я.

—  И доктора мы будем слушаться.

—  И будете хорошие-хорошие…

Женя тихонько рассмеялась.

—  Буду вас ждать. И тебя, Боря… Ладно?

4

Неожиданно похолодало. Подули северные ветры, а потом выпал первый снег, пушистый, нежный. Очень ра­но пришла зима. Женя уже потихоньку ходила, выздо­ровление ее, по словам Моисея Ароновича, продвигалось «семимильными шагами», однако из больницы ее все не выписывали. За время болезни Женя исхудала, кожа ее стала почти прозрачной. Но как ни странно, от худобы лицо ее как будто светилось и потому казалось пронзи­тельно-красивым.

В эти последние дни Борис побывал на текстильном комбинате — в комитете комсомола, в общежитии у дев­чат— комендант гарантировал место для Жени. А тем временем Тамара Козырева успела переговорить с Викто­ром Семеновичем Головастовым и о своем разговоре до­ложить на комитете комсомола. Как чекист и большевик, Виктор Семенович приветствовал инициативу молодежи комбината взять шефство над Евгенией Пуховой. Убедив­шись, что Женя Пухова тяготится своим прошлым и ис­кренне тянется к большой жизни, комитет комсомола ре­шил обратиться к директору комбината с просьбой при­нять ее па работу. Директор дал согласие, но поставил условие: издаст приказ о приеме лишь в том случае, если Екатерина Михайловна Михеева согласится взять Пухову ученицей.

Екатерина Михайловна уже выписалась из больницы, хотя на комбинате еще не появлялась. И три дня назад Борис и девушки направились в дом Михеевых, чтобы уп­росить Михайловну взять Женю ученицей.

Михеевы жили в тихом переулке около зоопарка. Был солнечный холодный день, и день этот как-то особен­но запомнился Борису. До этой встречи он уже дважды виделся с Тамарой — она сама приходила к его проход­ной, и они отправлялись устраивать судьбу Жени Пухо­вой. Возвращались вдвоем, довольные, что дело продви­гается.

…Хозяйка радостно всплеснула руками, увидев у порога своих девчушек и Бориса.

— Ах вы кралечки мои ласковые! Ах вы раскрасавицы мои! — Всех расцеловала, а заодно и Бориса.— Раздевайтесь, гости дорогие. Прямо к пирогам поспели…

Тамара захлопала в ладоши:

—   Неужто пироги?!

—   И еще какие! С грибами, с рыбой, с яблоками…

—    А мы с бутылочкой. — И таинственным шепотом Тамара сообщила: — Взяли из соображений подхалимажа.

—    Понятно! — Екатерина Михайловна широко заулы­балась, — За Женьку пришли хлопотать?

У Тамары округлились глаза.

—    Господи! Колдунья ты, что ли? — Она перекрестилась.

—    Ага. И со стажем. Потому и пироги вот… для встречи.

Хозяйка, довольная, засмеялась. Смеялся и Борис, удивленный не менее девушек прозорливостью Екатерины Михайловны.