Не измени себе

—    Домой, конечно. Купил самоучитель по немецкому языку. Надо страницу к завтрашнему дню перевести.

Тамара удивленно уставилась на Бориса.

—    А зачем тебе немецкий?

—    Как зачем? Разве не слышала, что творят фашисты в Германии? Вот-вот захапают власть.

—    Ну… так что из того? При чем тут Борис Дроздов?

—    Язык врага надо знать. И знать хорошо. Страшнее фашизма ничего сейчас нет. Его стихия — война!

Тамара пристально посмотрела на Бориса, грустно улыбнулась.

— Тебе в ученые бы… Вон какой головастый!

—    А кого к станку?

—    Мало ли… Страна наша велика. И народу в ней не так уж мало.

—    Пусть кто угодно?..

—    Ладно тебе придираться-то… Я вот сейчас приду к себе, нырну в постель и все воскресенье просплю, ото­сплюсь всласть. Вот и вся моя программа.

—    Так у тебя ж свиданье с Сашей!..

Тамара исподлобья посмотрела на него, затем молча повернулась и зашагала прочь.

5

А в воскресенье, когда Борис возвратился от Жени, на его койке лежала записка:

«Заходил, могу сообщить интересные новости. До 19 буду на месте, позвони. Головастов».

Взглянул на часы. Еще не было и четырех.

Минут через сорок Борис уже входил в кабинет Головастова.

—    Вы когда-нибудь отдыхаете, Виктор Семенович? — вместо приветствия задал он вопрос.

Головастов закряхтел, почесал затылок, а уж потом нехотя ответил:

—    Приличные люди здороваются сначала, а уж потом задают трудные вопросы.

Борис засмеялся. Головастов рывком выдвинул ящик стола, вытащил основательно пополневшую папку и, открыв ее, показал фотографию парня в кепочке.

— Не встречал случаем?

Борис тотчас узнал его, с этим щеголем он часто стал­кивался в раздевалке больницы.

—  Опасный для тебя был человек, — помолчав, сказал Головастов. — Очень опасный.

— Почему был?

Об этом щеголе в кепочке теперь можно было гово­рить только в прошедшем времени. На днях Головастов участвовал в операции по аресту рецидивиста Заревича, известного в преступном мире как Жора Мокрушин, ко­торый полгода назад бежал из заключения, убив охран­ника и завладев его оружием. В перестрелке бандит был сражен наповал пулей оперативника.

Но в квартире был найден и тяжелораненый Ильин (тот самый, в кепочке), подручный Заревича, с которым успел расправиться сам Заревич. Ильин был очень слаб, понимал, что умирает, и говорил не умолкая, его, видно, сжигала обида.

Кое-что новое стало известно и о Романе Пухове, и вырастал он в довольно значительную фигуру. Воровство было всего лишь способом добычи денег для выполнения более дерзких и опасных дел. Склоняя Женю к сожитель­ству, он обещал ей красивую жизнь за границей.

—  Вот так история!.. — воскликнул Борис. — Значит, она сбежала от Романа и скиталась по Москве голодная и бездомная…

—  Вероятно, так, — подтвердил Головастов.

Помолчали. Борис, озадаченный услышанным, еще до

конца не мог поверить, что клубок так сложен и запутан. И другое беспокоило, гораздо более важное для него: в какой степени все это могло относиться к Жене?

—  Никак в толк не возьму, — не удержался он от во­проса,— Женя училась в техникуме, в Мазине была наез­дами, как она-то могла попасть в эту банду?

—  Это и нас интересовало. Сведений мало, но два че­ловека говорят одно и то же: Роман мстил приемному от­цу Кондрату Пухову. А Женю он запугал, заявил, будто бы их, как детей кулаков, разыскивает милиция. Полгода назад он ворвался ночью в общежитие и увел ее. Видишь ли, спасал сестру от неминуемых Соловков.

—  И Женя поверила?

—  А что ей оставалось? Девчонка же… А слухов вон сколько!

— Но дирекция техникума? Может быть, с их стороны были какие-то обидные намеки?

—  Проверяли. К Жене в техникуме относились хоро­шо. Ведь формально отец ее, Кондрат Пухов, не был рас­кулачен, его даже не лишили избирательских прав. Ди­ректор техникума, оказывается, лично знавал деда Жени по матери — Галактиона Алексеевича Турищева, который был известным революционером.

Борис решил, что ослышался.

—  Революционером?!

— Вот-вот, и я не поверил. Сделал запрос. Подтверди­лось. Турищев — левый эсер, в революционерах с моло­дых лет.

—  Час от часу не легче! А знает ли Женя?

—  Если и знала, могла скрывать. Эсер же… и потом… Турищевы — дворянского рода.

Дроздов едва не расхохотался: вокзальная воровка — внучка дворянина, революционера…

—  Вот такие дела, Дроздов… Но это еще не все. Зна­ешь, какую месть придумал Роман?

—  Что такое?! — насторожился Борис.

—  Сначала опозорил сестру самим участием в воров­ских делах, а потом начал склонять Женю к сожитель­ству — не родной же брат. На самое дно тянул.

—  Ах, подлец!

Бориса вдруг ожгла тревожная мысль: Ильин на тот свет отправился, но Роман-то жив.

—  А где гарантия, что Роман не сведет счеты с Же­ней? — спросил он Головастова.

Виктор Семенович положил руку на плечо Бориса, слегка встряхнул его.

—  Не надо волноваться. Больницу мы держим под строгим наблюдением. Хотя людей у нас, конечно, мало­вато. Голод, просто голод на работников. Опираемся на массы, на вас, рабочих. Это и политически правильно, и польза, как видишь, немалая, если взять, к примеру, твою роль.

Борис махнул рукой.

—  Что я?

Головастов улыбнулся.