Не измени себе

А все было просто, без колдовства. Головастов по телефону рассказал о Пуховой директору комбината, а тот, пригласив к себе Михееву, договорился с нею об оформ­лении Жени в ее бригаду.

Когда уходили из гостей, Тамара быстренько отделалась от подруг, чему очень удивился Борис, и зашагала рядом с ним.

—    Придется держаться за тебя — от вина у меня ули­цы плывут, — и подхватила Бориса под руку.

Решили идти пешком. Борис любил шагать по Моск­ве, особенно после того как поселился в заводском обще­житии. Еще дома он приучил себя к продолжительным походам. Как бы ни уставал на работе — а быстрое, стре­мительное движение и силы восстанавливало, и настрое­ние поднимало. Сейчас он даже обрадовался предложе­нию Тамары. Предупредил только, что ходит быстро и не любит прогулочный шаг.

—    Подумаешь, напугал, — фыркнула Тамара. — Я как– никак спортсменка…

—   И какой же вид спорта? — удивился Борис.

—   Бег на длинные дистанции…

Борис рассмеялся.

—    Ты чего? — глянула на него с недоумением Та­мара.

— Вот откуда у тебя такие длинные ноги!

Теперь уж смеялась и девушка.

—   Спасибо, что заметил!

Она шагала свободно, раскованно, широко. Широкий шаг не красит женщину. Но к Тамаре это не относи­лось — такая манера шагать для нее казалась естествен­ной. Идти с ней рядом — было одно удовольствие.

Разговор перескочил на работу Тамары. Она охотно рассказывала. На комбинате с четырнадцати лет. Учени­ца, ткачиха, потом четыре года училась без отрыва от про­изводства. Теперь помощник мастера. Но, видимо, через месяц-другой назначат мастером — ее начальница скоро уйдет на другую работу, где станет больше зарабатывать, чтобы дотянуть сына до окончания института.

— А сын-то хороший?

—   По-моему… не очень. Уж больно эгоист.

Тамара строго поджала губы, глаза ее сердито сверк­нули. Лицо стало жестким, суховатым. Могла же она так быстро преображаться! Такая всегда улыбчивая, распах­нутая, и вдруг…

Борис усмехнулся:

—   А кто расхваливал единственного, ненаглядного?

Тамара виновато остановилась.

—   Не могу же я его хаять при матери? Да к тому же при посторонних.

Борис пошутил:

—   Видишь как получается… Мне тайны свои доверя­ет, а считает посторонним.

Тамара смутилась и первый раз не нашлась что ска­зать. Резко отвернувшись, она ускорила шаг, но потом стала замедлять его. Глубоко вздохнув, все же ответила:

—   Нет, Борис, ты совсем мне не посторонний. Да и другим… Вон как тебя полюбила Михайловна, мать наша признанная. И Женя к тебе всей душой.

Разговор внезапно отяжелел, обоим почему-то стало неловко. Шли молча, отдаляясь друг от друга в мыслях. Борис недоумевал, почему упоминание о Жене стало не­уместным в их разговоре. Поймав себя на мысли, что думает о Тамаре с раздражением, он покосился на нес и увидел, что Тамара улыбается. Удивился: что это ее так развеселило?

—   Вон тебя как забрало, — сказала она, не скрывая зависти. — Шибко влюбился в Женьку?

Никто еще так прямо не задавал Борису этого вопро­са, да он и сам пока не понимал, чего в его чувствах к Жене больше: жалости или действительно любви? Да и что такое любовь? К Ленке у него тоже была любовь? А чем измерять человеческие чувства, чтобы твердо ска­зать: это любовь, а это не любовь?

—  Слушай, Томка. А ты могла бы точно и твердо ска­зать: вот это — влюбленность, а вот это — любовь?

—  Вот так вопрос!..

Голос оторопелый. Она старалась скрыть смущение, но не очень-то ей это удавалось.

И опять наступило молчание. Но теперь оно уже было другим: оба размышляли.

—  Не могу тебе этого сказать, — наконец ответила Тамара.— Хочешь, признаюсь?

Борис лишь повернул к ней голову, улыбнулся.

—  Вот как было у меня с Сашкой. Мы с ним почти год… Сначала я ничего и никого не видела, кроме него. Потребуй он от меня всего… ну, самого, самого… так я бы ни секундочки не заколебалась.

—  Даже если бы знала, что он тебя бросит?!

—  Ну и что? — Тамара вдруг замедлила шаг, от щек

ее стала отливать кровь. — Разве бы я могла размышлять и взвешивать? А он — ни намека.

—  Может, не любил?

—  Может быть… А вот сейчас вдруг упрашивает. Тре­бует. Прямо с ножом к горлу. А я чувствую… не могу. И не смогу.

— Значит, разлюбила.

—  Если бы я могла так же уверенно сказать…

В голосе Тамары слышались тоска, усталость; но вот она глубоко вздохнула, откинула со лба прядь волос и вдруг порывисто подхватила Бориса под руку и припала к нему, чем вызвала в нем немалое замешательство. Ша­ги Тамары становились все короче, без прежней бодрости, и одновременно все ниже опускалась ее голова.

—  А ты в самом деле любишь… ну… Женю свою?

—  Почему свою?.. Мне очень ее жаль, ведь совсем девчонка, пропадет ни за грош, если ей сейчас не помочь.

—  Это правда, Борис. Ни за понюх табаку, как гово­рит Катерина… А она очень красивая?

—  Будто ты ее не видела!

Тамара опять глубоко вздохнула, словно подводя итог каким-то нелегким своим мыслям. И вдруг резко остано­вилась:

—  Ну, все, Борис. Не провожай меня дальше, одна доберусь.

Борис пожал плечами, — странная вышла прогулка.

— Ты куда сейчас? — почему-то шепотом спросила Та­мара.