Не измени себе

Он так и ответил, когда Тарасов обратился к нему.

—   Работаю… Иначе не могу

—   Вот вам сущность вопроса,— подхватил начальник цеха.— Дроздов работает так потому, что иначе он не мо­жет. Другими словами, трудиться хуже ему не велит со­весть. Дело, выходит, в совести каждого. А совесть, к сожа­лению, не у каждого одинакова.

Максименко вспыхнул:

—   Это что же, у меня совести нет?

—   А сами как думаете, товарищ Максименко? Такие вопросы должны решаться только с собой наедине. Или скажем иначе: посоветуйтесь с вашим сознанием. Проле­тарским, рабочим сознанием.

От возмущения у Максименко на скулах заиграли жел­ваки.

—   Вы же… вы, товарищ Тарасов, издеваетесь над рабо­чим классом.

Тарасов медленно поднялся, сказал сурово:

—   Я хорошо понимаю ваше состояние, товарищ Макси­менко. Не вы сейчас говорите, ваша злость кричит. Но я решительно против того, чтобы вы получали незаработан­ное. К сожалению, вы — не в единственном числе, есть еще такие, как вы, и немало. Иногда и у советского человека бывает — того, промашка в сознании, к которой он, сам того не замечая, постепенно привыкает. И вот таких, забываю­щих о своем товарище, надо учить рублем, авось вспомнят о совести и чести.

Максименко хотел перебить Тарасова, но тот остановил его рукой:

—  Вы уж позвольте мне до конца сказать. Разве честно получать, что вами не заработано? Как вы к этому отно­ситесь, Максименко?

—  У меня седьмой разряд. Я потом и кровью сво­ей…

—  О крови не станем пока. Ни с германцами, ни в граж­данской вы не участвовали. Давайте о поте. Вы отрицаете, что Дроздов с пятым разрядом делает и больше и лучше вас?

—  Не отрицаю, что больше… Но он молод, силен.

—  Да полноте, Максименко. Сорок семь лет — это для мужчины не возраст. Думаю, что сил у вас предостаточно. На каком основании вы должны эксплуатировать Дроздо­ва или, скажем, Кулешова, Байкина или Комиссарова? Почему они должны на вас работать?! Разве только для вас одного мы совершали революцию? Почему вы бросаете мне обвинение, будто я издеваюсь над рабочим классом? Согласитесь: у меня есть основания заключить, что со­весть ваша…

Начальник цеха не успел закончить фразы — Макси­менко встал и вышел… Вслед за ним покинули цех еще двое рабочих.

Однако инцидент этот имел далеко идущие последствия. Вскоре в цехе появился человек в кожаной куртке с фото­аппаратом на груди. Был он молод, немногим старше Дроз­дова. Подошел к Сергею Кириллову, о чем-то спросил его. Бригадир указал глазами на Дроздова.

Борис в это время торопливо допивал молоко: обеден­ный перерыв уже кончался.

—  Товарищ Дроздов?—раздался громкий возглас за спиной.

Борис обернулся, и в тот же момент вспышка магния ослепила его.

—  Что это значит?— окинул Борис недобрым взглядом человека в кожанке.

—  Виноват. Виноват. Виноват,— зачастил тот весело и еще веселее заулыбался.— Для газеты. Я журналист. Вот мой документ.

Борис вытер руки тряпкой, вознамерившись узнать, откуда же такой лихой корреспондент, но нелегко оказа­лось оттереть масло с ладоней и жаль стало новенькой красной книжицы— масляные пятна на ней были бы так некстати. Ограничился лишь беглым взглядом, но ни назва­ния газеты, ни фамилии прочесть не успел — книжечка оказалась в нагрудном кармашке куртки.

—   Из «Пионерской правды», поди? — не удержался от колкости Борис.

Корреспондент простодушно улыбнулся.

—   Счел бы за честь. Веселая, отважная газета.

Вот черт зубастый! И тут он вывернулся. Палец в рот такому не клади.

—   Что у вас тут произошло,— спросил журналист,— с Михаилом Зотычем Максименко? В редакцию пришло от него письмо. К вам конкретно он вроде бы ничего не имеет, но прозрачно намекает, что вам в цехе созданы луч­шие условия для работы.

Борис не верил своим ушам. Неужто Максименко мог написать подобную чепуху? Он, Максименко, знал, какой убогий верстак получил полгода назад Борис. Да и как создашь эти лучшие условия? Пользуются одними и теми же инструментами, собирают и отлаживают один и тот же серийный станок.

Пожав плечами, Дроздов кивком головы пригласил кор­респондента подойти поближе к верстаку.

—   В нашем деле понимаете хоть малость?

—   Был в прошлом токарем. Чуть больше трех лет вкалывал…

—   Разберетесь. Хотя не мне бы надо говорить об этом.

Борис работал и одновременно рассказывал. Корреспондент слушал внимательно, слегка сдвинув брови. Слушать он умел, одновременно и записывать: спрашивал, комментировал услышанное, пытался спорить.

Бориса все больше увлекал разговор с журналистом: ним беседовал умный, внимательный человек, для которого было не все равно, что думает он, Дроздов.

—   Почему же у Максименко производительность в два за меньше, товарищ Дроздов? — дошел все-таки он и до своего главного вопроса.

—  Да все просто, чего мудрить,— ответил Борис.— Максименко рабочий классный, тут говорить нечего, но, ви­димо, почувствовал слабинку — прокурит полчаса, а ему — зарплата сполна, еще полчаса — не отражается. Вот и во­шел во вкус. Стал себя щадить.

—  А вы что же… за курящего вкалывали?

Борис улыбнулся, покосился на внезапно посуровевшего парня.