Не ходи в страну воспоминаний (СИ)

— Будешь меня на автобус сажать? — она хихикнула с немногим нервозом, — или уже пойдешь открываться?

И тут мне на глаза попалась белая будка с жалюзи, где наверху красовалась надпись “Газеты и Журналы”. Настала моя очередь по-дурацки хихикнуть, попятиться и помахать маме ручкой. Хуже положения не придумаешь. Я начинала тревожиться, что чуткое материнское сердце рано или поздно поймет, насколько мы чужды друг другу, но, возможно, она спишет это на то, что ее родная Майя выросла незаметно для нее и живет своей жизнью. Такого понимания как прежде, между нами уже нет.

Ключи подошли. После четырех попыток поднять с витрин жалюзи, я нашла способ сделать это правильно, а пока я рылась в найденных под прилавком бумажках, приехала машина со свежей прессой и работа пошла. Запах типографской краски и новой бумаги мне нравился, как нравился и запах только что купленных книжек. Журналы все были, как на подбор, гладкие, непотрепанные, даже брала их очень аккуратно, чтобы не завихрились уголки и не помялась обложка. Вообще в этой кукольной коробочке было не так уж и плохо, даже теснота не угнетала. Окна были стенами, видно было всю улицу, прохожих, машины, остановку, подъезжающий транспорт. Кто-то останавливался у витрин и разглядывал продукцию, ни с чем уходя, а кто-то сразу подлетал, просовывал купюру в окно и тараторил названия газет. Дети могли по нескольку минут простаивать у нижних полок с раскрасками и игровыми брошюрками, прежде чем робко попросить посмотреть один, и естественно не купить, потому что нет денег.

— День добрый, Майечка, — в квадратный проем окошка попыталась зрительно втиснуться физиономия покупателя, — как прошли выходные?

— Нормально, — осторожно ответила я.

— Есть что-нибудь новенькое сегодня? Не пришел еще мой журнал?

— Какой именно?

Мужчина, судя по лицу, был немного разочарован:

— Вы как будто забыли старого друга, Майечка, уже восемь лет я хожу к этому киоску и каждую неделю беру “Мировое искусство”, я даже горжусь своей коллекцией.

— Простите, — улыбнувшись как можно более добрее, по крайней мере мне казалось, что улыбаюсь я именно так, нашла на полке нужное и протянула ему. — У меня сегодня странное что-то с памятью. Я немного рассеяна.

— Ничего-ничего. А в “Бульварке” что-нибудь интересненькое опубликовали?

— Не знаю.

— Майя, да вы и вправду не в себе. Вы же лучший консультант по журналам и газетам во всем городе, такого обзора прессы нигде не сыщешь. Не успели просмотреть новый привоз?

— Не успела.

— Тогда дайте, я сам гляну, — он вытянул номер “Бульварки” на улицу и развернул. — Ох, сплетни-сплетни… беру.

Не такая простая работа, как оказалось. Для хорошей квалификации нужно было быть не просто продавцом, но еще и обозревателем. Я закрылась на обед, полуопустила жалюзи и принялась изучать товар.

И я едва не выронила первый же журнал, что открыла наугад. На одном развороте был текст, на другом фотография Гарольда. “Куда исчезла птица Феникс?!” - крупный заголовок, заползающий негативом от статьи к верху большого снимка. Я впилась в строчки и читала откуда что вырвал взгляд, но потом, взяв себя в руки и, решив, что все равно так ничего не пойму, стала читать подряд.

Журналисты со всех сторон подходили к факту внезапного исчезновения “знаменитого композитора и музыканта, не побоявшегося даже прервать контракт с очень известной киностудией, что снимала многообещающий фильм…”, “…это похоже на повторение его прежних выходок, когда он ставил под удар всю свою работу…”, “…неужели когда-то очень меткое сравнение воскресшей славы Гарольда с птицей Феникс превратится в насмешку? Сгорел окончательно? Не исключено. Но будем надеяться, что за вновь полюбившемся всему миру талантом не захлопнулась решетка тюрьмы или наркологической клиники”.

Я перерыла все, и нашла еще несколько публикаций новостей с другого конца света об “исчезновении” знаменитой киномузы многих нашумевших фильмов, к которым он писал саундтреки. Названия мне ни о чем не говорили, я все равно ни одного не видела и не слышала, за то почти ни один из ведущих колонок не забыл вкратце затронуть биографию “того самого, печально известного”. Наркотики, штрафы, тюремные сроки по нескольку месяцев за хранение, клиники, срывы, - все это в течение последних двадцати лет его жизни шло параллельно с успешным творчеством, известностью и наградами музыкальных критиков. Не писал бы он музыку именно к фильмам, не стал бы так широко известен. Выходили отдельные диски, записывались клипы на сольные композиции. “Птицей Феникс” с легкого пера заправского журналиста он стал не так давно, после периода “тишины и забвения”, вернувшись в мир музыки новым творческим взрывом и статусом “не зависимый”.

Через два часа затянувшегося обеденного перерыва, я заставила себя вновь открыть свой киоск и продолжать работать, в мучительном ожидании того, когда же этот рабочий день закончится и наступит долгожданные восемь вечера.

До забора я смогла добраться только к девяти. Были уже сумерки, закат почти растаял, потому я не сразу заметила караулившего меня Перу.