Не ходи в страну воспоминаний (СИ)

— Георг, не сдавайся, малыш. Другие сложили руки и закрыли глаза. Если ты хочешь домой, то ты будешь дома: через секунду станет тепло, ты окажешься в своей постели, не будет ни тяжело, ни страшно. Но я прошу тебя, - не уходи.

Да кто она такая Георгу? Ни мама, ни сестра, так, - незнакомая тетка, поймавшая его за шиворот во дворе. Мальчишка представил себе свою уютную комнату, и больше всего на свете захотел оказаться именно там, а не здесь, - в траве и грязи, лежащий ногами в наполовину затопленной разрытой могиле. У сердца уже потеплело, запахло глаженой наволочкой и мамиными духами. Скрипнула дверь, - он слышит, и вот-вот родной до боли голос скажет: солнышко, с добрым утром…

Девушка скорчилась, видя, как смыкаются у него веки:

— Спокойной ночи, Георг…

— Мама, ты же должна была сказать “с добрым утром”… и про солнышко…

— Солнышка нет. И я не мама.

От мальчишки ушло все ощущение тепла, он задрожал от ночного холода, так и не вернувшись домой. Сполз обратно, как костлявый мешок, и почти по локоть опустил руки в густую земельную жижу. От кинжала не было проку, но он все вгрызался и вгрызался им в дно, делая воду все более густой, и ничего не вычерпывая наружу. Наконец металл стукнулся об плотную поверхность, он отпустил рукоять и пальцами стал выковыривать продолговатый короб из грязи.

Это был настоящий гроб, только детский. Длинной с его рост и тяжелый, так что вытащить его Георгу показалось еще трудней, чем выкапывать.

— Нужно его открыть.

Пришлось снова найти кинжал, поддеть им гвозди, приподнять на щелочку край…

— Там я сам мертвый, да? — он поднял измученные глаза на оруженосца, не решаясь увидеть труп, ни свой, ни даже чужой. — Или там мертвая девочка?

— Почему?

— Потому что надежда.

— Почему ты думаешь, что там кто-то мертвый?

Это недоумение его успокоило.

— Это ведь сказка, правда?

— Конечно, только подожди, — она продела ему под мышкой ремешок и закрепила на плече маленькие ножны. — Это для кинжала. Видишь, какая гравировка на лезвии?

— “Надежда Георга”!

— Для ближнего боя. Когда ничего больше не останется для защиты, а враг подойдет слишком близко, так, что будет дышать тебе в лицо, ты сможешь убить его им.

— Спасибо.

— Это твоя заслуга, мой господин.

Под крышкой было пусто. Один воздух. Оливия попросила его закрыть глаза, обняла ладонями за щеки, поцеловала в лоб, и раздался ласковый мамин голос:

— Солнышко, с добрым утром.

первым добрался до фонарика.он первым добрался до фонарика.ла, даже не намекая на то, что вперед, - пока я заглядывала в одну нишу, он успевал обой

III

Зря я вчера так погорячилась с собой. На это утро мое лицо не показалось мне таким уж безнадежно загубленным стрижкой. У меня было тонкое личико и легкие шелковые волосы, ну и что, что короткие?

Я умывалась в ванной, а мама за последние пять минут успела раз десять постучать и поторопить. Будний день, шесть утра, и мы обе собирались на работу.

— Мам, а ты знаешь, что с отцом?

— Почему ты спрашиваешь? — она ответила сразу, но лицо ее на миг исказилось, как помеха на телевизоре, не больше доли секунды.

— Когда ты последний раз говорила с ним?

— Говорила? С тех пор как он ушел, я никогда не говорила с ним и не видела его. Так почему ты спрашиваешь?

Значит, это не она простила его за некое нехорошее деяние. Не мама была тем ангелом, и не она все поняла. Тут я поперхнулась…

Оливия!

На всю историю ангел может быть одним, и я сотни раз готова повторить, что совпадений нет: в письме “ангел”, и Перу сказал: “ангел”.

Это Оливия… мой покойный отец и страж мира сов говорили об одном и том же человеке. Прекрасная Оливия. И имя-то какое, - в противовес моему, на таком фоне любая “Майя” звучит просто. Чертыхнувшись, я залпом допила свой чай, а мама уже начала махать ладонью перед моими глазами:

— Ты слышала, что я тебя спросила?

— А?

— С чего ты заговорила об отце, ты ведь никогда о нем не вспоминала?

— Мама, он умер на днях.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Ты виделась с ним?

— Нет. Просто знаю, и все. А сколько мне было лет, когда он ушел?

— Полтора года… ты спрашиваешь, как будто не знаешь.

— Я забыла. У него была другая женщина?

Мама прогладила меня таким стеклянным взглядом, словно напротив сидела не ее дочь, а забредшая в квартиру незнакомка. Как собственно и было на самом деле. Я что-то брякнула, отчего вела ее в ступор размышлений, но ее лицо быстро просветлело:

— Я понимаю, родная, ты, наверное, все еще вспоминаешь тот наш с тобой разговор… — она заволновалась, засуетилась, даже вскочила со своего места и чашку вместо раковины выкинула в мусорное ведро. — Ну, идем, а то опоздаем! Я опоздаю! Бегом!

— А тебе нравится моя комната?

— Очень нравится, дочка, очень. Забирай свои ключи и пошли… да не от дома, от киоска ключи не забудь, — она кивнула на крючок перед зеркалом, на котором висела небольшая связка разнокалиберных ключиков.

— Естественно!

Знать бы еще, где именно место моей работы. Но в этом мне тоже, сама того не подозревая, мама помогла. Мы дошли до угла, повернули в сторону остановки, она чмокнула меня в щеку, сказала “пока” и осталась стоять рядом.