Не ко двору. Избранные произведения

Собрания, обеды, ужины, тосты, в которых неизбежно приветствовалось “сердце России” и “братский обмен мысли”, встречи и проводы совсем закружили Павла Иваныча. Но странное дело! Среди целой массы ежеминутно сменяющихся впечатлений – до него нет-нет и донесется брюзжание педантичного немца. Вчера, в концерт, модная певица, вытягивая и взвизгивая по-цыгански, так задорно пела:

“Когда с то-бой в от-дель-ном ка-а-би-не-э-те”…

Публика чуть не топала от восторга, а у него в ушах, точно назойливая муха, жужжало: человечество хворает и летом… “В отдельном ка-би-не-те” и “человечество”… Черт знает что такое… Сегодня только Павел Иваныч немного развлекся. Он ездил с американкой-докторессой – покупать ей башмаки. Американка, прехорошенькая, всю дорогу без умолка щебетала, рассказывала что-то о Бостоне…

Павел Иваныч понимал лишь наполовину, но с апломбом произносил: – oh yes! и с большим удовольствием глядел на улыбающиеся пунцовые губы, за которыми так соблазнительно мелькали белые, крепкие, унаследованные от англосаксонского дедушки, зубы… Совсем было повеселел Павел Иваныч, но дома нашел кислое письмо от жены из деревни и опять впал в уныние. У его жены – особый дар понимать шиворот навыворот все, что он ни делает. И не то что она в самом деле не понимает. Вообще, она соображает очень не дурно, но ей доставляет какое-то злое наслаждение предприятия Павла Иваныча выставлять в смешном, унизительном и даже постыдном виде. Теперь она его называет “антрепренёром”. Можно подумать, что он из корысти все лето мечется, как угорелый. Ведь она же знает, должна знать, что он искренно, искренно желает придать как можно больше блеску празднику науки. Он не щадил ни сил, ни здоровья и радовался, что в нем еще не замерли молодые порывы. Он весь подбодрился, забыл про катар желудка и про печень, и когда студенты-распорядители обращались к нему, как в высшую инстанцию, или почтительно понижали голоса при его появлении – ему хотелось крикнуть им: э, полноте, господа, не стесняйтесь, я сам такой же зеленый студиозус, как и вы…

Павел Иваныч вздохнул, прошелся несколько раз по комнате и, решительно присев к столу, стал проверять толстую книгу с квитанциями железнодорожных билетов.

Вошел молоденький студент.

– Павел Иваныч, для вас тут два дня письмо лежит; простите, забыл передать.

– Откуда это?

– Из Парижа.

– Эге! Какой-нибудь запоздалый коллега хватился… давайте его сюда.

Павел Иваныч взял поданный ему студентом узкий, длинный конверт цвета “mauve”[321]. На него пахнуло тонким ароматом ириса, адрес написан по-французски незнакомой женской рукой.

– От кого бы это могло быть, – проговорил Павел Иваныч и разорвал конверт.

“Cher ami”[322], – прочел он и в недоумении перевернул последнюю страничку, чтобы взглянуть на подпись.

“Votre vieille et fidele Marie Droz”[323].

Так это от Marie, от милой Marie, – чуть не вскрикнул Павел Иваныч, и с бьющимся сердцем стал читать дальше.

“Cher ami, Вы верно очень-очень удивитесь, получив эти строки, вероятно, даже не скоро вспомните, кто это вам пишет. И не мудрено! После 15 лет разлуки самые близкие друзья становятся чужими. Вам, конечно, странно, – почему это я теперь вздумала напомнить о себе? А в сущности это очень просто. Последние дни все газеты наполнены отчетами, сообщениями и корреспонденциями о происходящем у вас конгрессе, и среди этих описаний несколько раз мелькнуло ваше имя. “Уважаемый Mr. Paul Gorbof, благодаря любезности и предупредительности Mr. Paul Gorbof, французские врачи чувствовали себя дома в гостеприимной русской столице” и т. д.

Tiens[324] – подумала я, ведь это он, милый, веселый друг моей молодости, и в моей душе вдруг всколыхнулся и ожил целый ряд воспоминаний о незабвенных, сладких, безвозвратно умчавшихся днях. Передо мной, как бы по волшебству, воскресла ваша крепкая, высокая фигура, я опять увидала вашу белокурую, кудрявую голову и серые, ласковые, наивные глаза… (то не были глаза парижанина, о нет!..) Помните, как мы встретились первый раз на вечере у профессора Марэ! Как вас смущали наши grands airs[325] и как мы потихоньку смеялись над вами вместе с Адель Марэ… Милый дикарь скоро цивилизовался и даже приобрел ту жестокость, которая неразлучна с